Расплата - [22]

И мы пошли. В фойе было полно народу, преимущественно молодежи. Опьяняющий аромат духов носился в воздухе, ослепительно сверкали люстры, звонко смеясь, горделиво прохаживались женщины, демонстрируя, как я заметил, свои наряды, словно сейчас ожидался конкурс мод, а не концерт. Около нас останавливались знакомые, спрашивали о чем-то, вступали в разговоры. Некоторые заглядывались на Софико, и я вдруг заметил, что наша Софико уже не ребенок…

Вахтанг отстал от нас, поглощенный беседой. Софико взяла меня под руку, и мы вместе прошли в зал. И внезапно я понял, что Софико превратилась в прелестную, изящную девушку, и подивился, как можно было до сих пор этого не замечать…

Все оборачивались, провожали нас взглядами, и неожиданная гордость переполняла меня, гордость от того, что эта красавица шла со мной под руку и в данную минуту принадлежала мне. Назойливые взгляды посторонних не раздражали, напротив, льстили моему самолюбию, я сиял от гордости, и до меня не сразу дошло, что радоваться, собственно, нечему. Кем была для меня Софико? Никем. Как ни горько, но пришлось признать, что она вовсе не принадлежала мне и самодовольство мое не имело никаких оснований. Это сознание омрачало мою радость, хотелось сию же минуту покорить Софико, не отпускать от себя, не уступать никому, чтобы упоение, только что испытанное мной и высоко возносящее меня в собственных глазах, не исчезало никогда, сохранялось подольше, приобрело почву и оправдание. Странное тепло согревало меня, и, опускаясь в кресло рядом с Софико, я убедился, что она совершенно преобразилась в моих глазах: я был безумно влюблен.

С того вечера начались мои мучения. После концерта, едва мы проводили Софико до дому, Вахтанг открыл мне свое сердце. Он сказал, что любит Софико.

— Софико прекрасная девушка, — почему-то совершенно спокойно согласился я.

— Правда, она необычайная, ты чувствуешь это, Тархудж?

— Чувствую.

— Знаешь, как я счастлив?!

— Поздравляю тебя, мне кажется, она тоже неравнодушна к тебе!

Спокойно внимал я восторженной исповеди моего друга. Потом он отправился домой, и я остался один. Мне было как-то не по себе. «Глупости! Я должен выбросить ее из головы!» — твердо решил я, но в ту же ночь убедился, что далеко не все зависело от моего чистосердечного желания, во всяком случае, забыть эту девушку я не мог. Не мог забыть гордость и блаженство, которые испытал в концертном зале, сидя рядом с Софико, Но любовь друга накладывала запрет на эту радость, а поскольку я был единственным, кто знал сердечную тайну Вахтанга, мне каждый день приходилось выслушивать его восторженные излияния, ободрять его, внушать ему надежду, и я всеми силами старался изгнать из сердца образ Софико. Но чем чаще я думал об этом, тем труднее становилось сопротивляться чувству, и, встречая Софико, я бледнел, будто у меня заходилось сердце. А в ту пору, по милости Вахтанга, я очень часто встречался с ней, она привыкла ко мне, и иногда мне казалось, что мое общество доставляет ей большее удовольствие, чем общество Вахтанга, но подобные мысли я пресекал тут же. Софико же не догадывалась ни о моей, ни о Вахтанговой тайне. Она была вольна и свободна, так, по крайней мере, казалось мне. Мы часто гуляли вместе, и я старался вовсю расхваливать своего друга, находил у него всевозможные превосходные качества, в которых судьба отказала мне, и когда Софико соглашалась, когда мне удавалось убедить ее, что Вахтанг во всех отношениях лучше меня, мне становилось не по себе. И все-таки я был предателем, мне, видимо, на роду было написано стать невольным предателем. И именно тогда, когда я, наконец, твердо решил не встречаться с Софико, она пригласила меня на день рождения. Разумеется, я не собирался идти, но Вахтанг зашел за мной и насильно потащил с собой. Начни я чересчур упираться, у него могли возникнуть подозрения, поэтому мне пришлось покориться. Уже не помню, что происходило на дне рождения. Помню только, что расходились мы весьма навеселе. Софико прощалась с подругами на лестнице, обнимая и целуя их. Удивительно нежной выглядела она в этот миг со своими слегка прищуренными глазами. Подвыпивший и беспричинно веселый, спускался я, окруженный друзьями, по лестнице. И вдруг Софико неожиданно окликнула меня:

— Тархудж, погоди!

Я остановился. Она пробежала несколько ступенек, обняла меня и поцеловала в щеку:

— Спасибо, что пришел!

Я вдруг почувствовал себя невероятно счастливым, я понял, что без памяти люблю Софико, и с этим чувством ничего не поделать, не было человека счастливее меня. Умышленно отстал я от компании, мне хотелось побыть одному. Блаженной тишиной и темнотой встретил меня садик на Вере. Я растянулся на длинной скамье под старой чинарой, закинул руки за голову и уставился в небо. Мне казалось, что я нахожусь в дремучем лесу совершенно один, и одиночество радовало меня. Было холодно. Пар изо рта походил на табачный дым. Но я не курил. Я лежал молча, глядя на мерцающие в бесконечной вышине над городом звезды. «Спасибо, господи! — повторял я в душе. — Спасибо за то, что ты одарил меня любовью к Софико!» Я не до конца понимал, за что благодарил бога, ведь ничего особенного не произошло. Но я ощущал безграничное счастье и за него благодарил весь мир, который сейчас был таким дорогим и добрым ко мне. Я был счастлив не от того, что кто-то любил меня, но от того, что любил сам! Холодный шелест густых деревьев согревал сердце. Бродячая собака, прибежавшая откуда-то, обнюхавшая меня и усевшаяся неподалеку на землю, казалась мне родным существом. Подмораживало, но я распахнул ворот. Счастье не умещалось в груди, я будто намеревался преодолеть неведомую грань, будто робко стоял у врат чего-то непознаваемого, взволнованный неожиданным открытием и внутренне трепещущий. Блаженный туман окружал меня, и я, не противясь, отдался этому туману, растворился в нем, а на рассвете меня разбудил дворник.