Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 1 - [84]
Только уселась — телефон потребовал внимания опять — и уже как-то улетело чтецкое настроение.
— Алё? Алё? — она неудобно опиралась локтем на холодильник, зажимая трубку ухом, а другой рукой пыталась одолеть тугую всегда заедавшую защелку и открыть окно.
— Здравствуйте, можно Лену? — мужской голос в трубке был совершенно взрослым — и Елена моментально поняла, что опять звонят кавалеры музыкантше-джазистке, ее тезке, с верхнего этажа (номер различался всего на одну последнюю цифру), та Лена была на четыре года ее старше — и редкая кокетка — хотя иногда и приходила простосердечно учить Елену фортепьянным фокусам (кажется, из удовольствия посидеть за резным махагоновым Дуйсеном).
— Я — Лена. Но вы, вероятно…
— А, привет, это Миша, — такой поворот беседы был еще хуже — потому что Мишей звали как раз того чудовищного навязчивого ухажера из материных студентов, — и хотя голос был категорически на того хмыря непохожим — а скорее очень, очень приятным — Елена несколько напряглась.
— Какой именно Миша? — осторожно переспросила Елена — и только уже выговорив это, поняла, что придала своей реплике нечто анекдотическое.
— Ну, Миша, Цапель. Мы вчера на Арбате… Прости — я тебе даже имени своего не сказал вчера, — и тут у Елены чуть закружилась голова — сильнее, гораздо сильнее, чем давеча на улице от запаха листьев — а перед глазами как будто бы эти самые цветные листья и закружились — и забралось дыхание — так что ни слова в ответ она произнести бы все равно не сумела. Но телефон — отключился еще раз.
Дрожащими руками пытаясь изобразить для себя же самой, что она всё еще ищет страничку в книге, она присела за столик, потом опять вскочила, чувствуя, как тело то вдруг становится невесомым — то вдруг наоборот покрывается какими-то ватно-войлочными мурашками.
И если бы в третий раз телефон зазвонил хоть на минуту позже — у нее бы, наверное, разорвалось сердце.
— Двушки не было — прости. Гвоздиком пытался… Ты вчера сказала, что хочешь сленг изучить? Мы тут как раз сейчас в центре гуляем. Приедешь? Мы тебе панковскую Москву покажем. Встречаемся под тем же фонарем, где мы тебя вчера увидели!
И когда шла на ватных ногах до метро, и в вагоне, и переплывая водоворот пересадки, и выходя из Арбатской — Елена все еще не могла отделаться от мысли, что это какая-то ошибка, что, может быть, все-таки кто-то звонил куда-то не туда, не ей: «Неужели, неужели это правда?! И неужели Цапель, оказавшийся наделенным таким чудным, мягким, нежным именем Миша, взял у шляпного сорванца телефон, и сам, сам позвонил — а значит…»
«А что если все не так, — обрывала она себя вдруг. — Что если он не понимает, до какой постыднейшей степени я в него с первого… нет, со второго же взгляда влюбилась — и искренне собирается меня учить панковскому сленгу? Я же умру тогда просто!»
У нее мутилось уже все перед глазами, когда она представляла себе, что сейчас придется как-то очень независимо себя вести, как ни в чем не бывало — словно ее и впрямь интересует только сленг, и задавать вопросы, и записывать бред в прихваченный блокнотик — и отводить от него глаза, и…
Цапель, поразительно красивый, с гордо поднятой головой, с чудным абрисом эллинских пухлых нежных губ и чудным, высокой классики, лбом, и мягким горделивым выражением глаз — дивный, прекрасный рыцарь, которого даже кошмарный ирокез не в силах был испортить, и на которого ей даже страшно было смотреть от нежности, — стоял рядом с совершенно незнакомым (в сравнении со вчерашними яркими случайными знакомцами) пацаном — толстеньким, плохо выбритым, с круглым личиком, в смятой назад беретке, с хлюпающим носом, с кожаной сумкой, широкий ремень которой был перетянут поверх куртки по диагонали, с правого плеча под левую подмышку, как портупея, — словом, приятель Цапеля составлял как будто специально подобранный контраст его собственному великолепию.
Натянутая вежливость, с которой Цапель ее встретил, больно чувствовалась Еленой как оскорбление.
Явно сбывались ее самые кошмарные опасения: Цапель держался слегка отстраненно, — сполна отражая, впрочем, ее собственную молчаливую неловкую испуганную натянутость, — куда-то ее целенаправленно вел: на Арбатскую, в подземный переход, на Суворовский бульвар, — изредка перекидываясь ироничными репликами с портупейным спутником, никакого особого внимания на нее не обращал и как будто уже даже и слега тяготился взятой на себя функцией что-то объяснять школьнице.
Тягостно побрели по оранжево-алому бульвару. Если на Соколе влажные листья были лишь чуть-чуть сбрызнуты истошными духами — то здесь, на бульваре, явно разом взорвались все припасенные у осени в солнечном рукаве тончайшие душистые флаконы: у обочин, и под стопами деревьев, и под ее собственными ногами, и под кроссовками Цапеля, всюду, на разбитых лавках, и в овалах решетки — подсушенная жарким солнцем, ставшая вдруг рельефной, вздыбившейся, как фонари в рукавах костюмов времен Гамлета, листва раскидана была с избыточеством театральной бутафории; просохшие лоскуты, банты, отрезы ткани, из которых, казалось, можно и правда запросто прямо сейчас сшить хоть тысячу костюмов — всё это пестрое закулисье на каждом шагу источало аромат бесконечно разный: вот здесь — коричнево-шершаво-прогорклый — а дальше ржаво-ало-сладкий, с кислинкой — а тут уже — лимонно-палевый — какие-там флаконы с духами? — трубы! грохочущие золотистые трубы запахов — и это ликование красок и ароматов заставляло Елену еще больше страдать от неразделенной внутренней нежности.
Я проработала кремлевским обозревателем четыре года и практически каждый день близко общалась с людьми, принимающими главные для страны решения. Я лично знакома со всеми ведущими российскими политиками – по крайней мере с теми из них, кто кажется (или казался) мне хоть сколько-нибудь интересным. Небезызвестные деятели, которых Путин после прихода к власти отрезал от властной пуповины, в редкие секунды откровений признаются, что страдают жесточайшей ломкой – крайней формой наркотического голодания. Но есть и другие стадии этой ломки: пламенные реформаторы, производившие во времена Ельцина впечатление сильных, самостоятельных личностей, теперь отрекаются от собственных принципов ради новой дозы наркотика – чтобы любой ценой присосаться к капельнице новой властной вертикали.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга представляет собой оригинальную и яркую художественную интерпретацию картины мира душевно больных людей – описание безумия «изнутри». Искренне поверив в собственное сумасшествие и провозгласив Королеву психиатрии (шизофрению) своей музой, Аква Тофана тщательно воспроизводит атмосферу помешательства, имитирует и обыгрывает особенности мышления, речи и восприятия при различных психических нарушениях. Описывает и анализирует спектр внутренних, межличностных, социальных и культурно-философских проблем и вопросов, с которыми ей пришлось столкнуться: стигматизацию и самостигматизацию, ценность творчества психически больных, взаимоотношения между врачом и пациентом и многие другие.
Франтишек Ставинога — видный чешский прозаик, автор романов и новелл о жизни чешских горняков и крестьян. В сборник включены произведения разных лет. Центральное место в нем занимает повесть «Как надо умирать», рассказывающая о гитлеровской оккупации, антифашистском Сопротивлении. Главная тема повести и рассказов — проверка людей «на прочность» в годину тяжелых испытаний, выявление в них высоких духовных и моральных качеств, братская дружба чешского и русского народов.
Роман посвящен театру. Его действующие лица — актеры, режиссеры, драматурги, художники сцены. Через их образы автор раскрывает особенности творческого труда и таланта, в яркой художественной форме осмысливает многие проблемы современного театра.
От автора В сентябре 1997 года в 9-м номере «Знамени» вышла в свет «Тень слова». За прошедшие годы журнал опубликовал тринадцать моих работ. Передавая эту — четырнадцатую, — которая продолжает цикл монологов («Он» — № 3, 2006, «Восходитель» — № 7, 2006, «Письма из Петербурга» — № 2, 2007), я мысленно отмечаю десятилетие такого тесного сотрудничества. Я искренне благодарю за него редакцию «Знамени» и моего неизменного редактора Елену Сергеевну Холмогорову. Трудясь над «Выкрестом», я не мог обойтись без исследования доктора медицины М.
"Веру в Бога на поток!" - вот призыв нового реалити-шоу, участником которого становится старец Лазарь. Что он получит в конце этого проекта?