Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 1 - [122]

— Ну что — продолжаем?! Рассаживайтесь, рассаживайтесь… — раздавались у нее за спиной звенящие энтузиазмом призывы Дябелева.

В светленькой спальне Дябелева, — куда она молниеносно, готовясь немедленно же убежать домой, заглянула за курткой, — обнаружился черноволосый молодой человек, давеча ошпаренный ею. Стоял он у окна, боком, всё с той же кружкой в правой руке, и недовольно морщась, на свет просматривал какой-то отпечатанный лист, левой рукой подняв его к лицу, словно выискивая там тайные письмена, и (судя по неудовольствию) видел там лишь какое-то возмутительное непотребство. Яркий свитер его, явно ручной вязки, с красно-синим угловатым узором (чуть неровно вывязанный внизу и задиравшийся сзади, на спине, так что из-под него торчал фонарь кремовой рубахи), и вьющиеся на концах, откинутые назад длиннющие чернейшие локоны с лоском, наполняли всю комнату какой-то веселой, насмешливой искрой, вмиг отменившей тугоумную трусливую верноподданническую чушь, только что услышанную ею в комнате по соседству.

— Ну что, устами младенца! Хорррошо все сказала, даррром что кррриворррукая малолетка! — неожиданно запел он своими певучими картавыми руладами: хотя она уверена была, что он на нее и глазом не повел — так увлечен был бумажкой.

— Какая я вам малолетка! — застыв на пороге комнаты, Елена в раздражении, не глядя, ощипывала синтепоновые комочки с манжета куртки, схваченной наперевес — и в оба глаза разглядывала забавного, манерно грассирующего наглеца. — Так вы всё слышали?! А вы-то куда сам сбежали, раз такой умный?

— А я за чаем пррросто-напррросто на кухню ходил! Пррра-а-амерррз на улице пока сюда добирррался — жуть! — он тут же, будто в доказательство, жеманно прихлебнул, придерживая кружку как-то сразу всей ладонью, плашмя пропустив под ободок ручки средний и безымянный, и остальной ладонной плоскостью обхватив кружку с боков — как будто и впрямь грея руку, жадно вбирая жар сразу всеми доступными плоскостями кожи — и только мизинец, даже в этой фигуре, умудрялся откляченно торчать. Голос его звучал настолько жеманно-иронично, и в тот же момент так безыскусно и по-человечески, что глядя в его смеющиеся, зыркающие теперь на нее в упор темнющие глаза, она даже и не могла понять — искренне он эту жеманную белиберду про кухню несет — или издевается над ней. — Га-аррряченкого чаю жутко захотелось подбавить! — невозмутимо и певуче продолжал он, не отрывая от нее глаз, и как-то изумительно жеманно вздабривая и растягивая гласные и превращая каждую фразу в мелодически идеальную. Сладко, сведя лопатки, потянулся, умудрившись ни капли не пролить чая. И тут же, опрокинув страничку, которую читал, вверх дном, аккуратно пилотируя ее двумя пальцами по воздуху, как крыло параплана, приземлил сверху на дальнюю бумажную сопку. — Тем более что вы, девушка, — тут же добавил он с непроницаемым лицом, отвернувшись от нее и бегло взглянув в окно, — самую горррячую часть чая из моей чашки безда-арррно рррасплескали!

— А вы — мерзляк еще хуже меня, похоже. Меня мама всегда мерзлячкой обзывает! — надменно, и даже чуть покровительственно выдала Елена, думая, как удачно, плёво и по-взрослому у нее получилась эта фраза — и тут же закусила губу: опять упомянула мать — как маминькина дочка.

Молодой человек, впрочем, коротко улыбнулся и, с какой-то сосредоточенностью, — на ходу прихлебывая — пошел ко входной двери:

— Пойдем-ка выйдем на секундочку — я вам кое-что хочу почитать дать. Ррраз вы и впрррямь не малолетка.

Натягивая уже куртку, и не слишком веря, что молодой человек поразит ее сенсационным чтивом (а про недочитанный, увы, с пятницы журнал уже и слышать не желая в этом полит-содоме), — как только вышли на полутемную лестничную клетку, Елена вдруг увидела в его руке замелькавшую стопку ярких, супер-миниатюрных, красивых листовок — форматом с сигаретную коробку. Машинально тут же схватив маленькую пеструю листовку и подивившись, на какой же дивно-тоненькой — папиросной, в буквальном смысле — бумаге она напечатана, — с любопытством прочла впотьмах мельчайшим шрифтом набранные первые строки, потом быстро по диагонали пробежала микроскопически сжатый красивый типографский текст — и, не веря своим глазам, в полном эстетском кайфе от прочитанного, удивленно перевела взгляд на обладателя этого богатства.

— Только не очень сорррите здесь этим… Я удачно выррразился? — переспросил он с очаровательным, самоироничным, самолюбованием на роже.

Круче антисоветчины, чем содержалась в листовке, и мечтать было трудно напечатать. Никогда, ни в одной совковой газете, ни в одном разговоре ни с одним человеком, Елена не слышала столь абсолютного, полного, наотмашь, выражения того, что и сама по этому поводу думала. Коммунистический режим объявлялся незаконным, бандитским и захватническим. Сжато и четко, и неожиданно весьма сносным литературным языком, в нескольких всего фразах, напоминалась история прихода бандитов к власти в 1917-м и неопровержимо излагались главные факты злодеяний правящей партии и спецслужб против собственного народа — начиная с 1917-го — и не кончая никогда. Российские граждане призывались к актам гражданского неповиновения и созданию параллельных структур управления страной. По диагонали, через всю листовку, как на гербовой бумаге шли три нежные, словно водяные знаки — белая, синяя и красная — полосы, а в центре золотел стилизованный трезубец.