Распахнуть все окна... Из дневников 1953-1955 гг. - [2]

Борис был рад, что я восторгался его языком и что мы с Чуковским говорили о нем с похвалами. Он сказал мне, что школой такого «фразеологического» а не грамматического перевода была для него работа над Шекспиром.

Это понятно: речь большинства персонажей Шекспира, по-моему, не терпит в собственном смысле литературной передачи — она народна. В свое время Анна Радлова поняла это верно, но переводы ее плохи тем, что она воспроизводила одни грубости шекспировских героев, а русской народной фразеологией не обладала.

27 июня. — В старом номере «Литературной газеты» (начало июня) прочитал в статье Вл. Орлова такую фразу: «...разве не интересно было бы К. Федину написать книжку на тему «Труд писателя», предназначенную для самого массового читателя?»

Нет, не интересно. Такая книга массовому читателю просто не нужна. Она, может быть, необходима литераторам, особенно — начинающим, которые всегда ищут рецептов выпечки и выделки произведений, полагая, что эти рецепты существуют, но утаиваются жрецами искусства. Но и не только — начинающим, потому что опыт, и по преимуществу отрицательный опыт, т. е. история ошибочных взглядов на мастерство художника поучителен для каждого писателя. Наконец, есть большой слой людей, любящих литературу как искусство, а не только как «науку жизни» или «отражение действительности», и книга о труде писателя им тоже будет желанной. Такая книга должна быть ближе всего, по своему типу, к мемуарам, к исповеди, к биографии — тогда она найдет читателя.

Наверно, Вл. Орлову стали известны мои разговоры кое с кем из литераторов о плане написать книгу под названием «Писатель за столом». Поэтому и выплыло в газете его предложение, похожее на вызов.

19 июля. — Календарь: В ночь на 13-е из Москвы, вечером того же дня — Киев; 14-го — Львов; 15-го поутру — граница, Чоп; в Словакии, на ст. Чёрны, вагон пересаживают на каретки узкой колеи, — подъемные машины бывших заводов Шкода, ныне государственного предприятия; 15-го вечером — Прага.

20 июля. — Познакомился вчера с поэтом Незвалом (он говорит, что мы встречались на съезде писателей в Москве, в 1934 г., но я не помню) и с Копецким, который сказал мне, что позавчера появилась в Праге статья о моих книгах, и обещал ее прислать. Не успел я возвратиться с Ключей, как у входа в санаторий встретил меня посланец с газетой (стиль сей свидетельствует, что на меня произвели внушительное действие прочитанные карлсбадские путеводители и что — стало быть — я не совсем потерял восприимчивость к прекрасному, а содержание записи говорит об отменной любезности чехословацкого министра культуры, побудившей меня только развести руками).

Это «Rudй pravу» от 18 июля, название статьи — «Mistrovskй dilo sovetskй literatury [Выдающиеся произведения советской литературы (чешск.) — прим. ред.] с подзаголовком: «К novйmu vydani romanu «Prvni radosti» a «Neobyиejnй lйto» [К новому изданию романов «Первые радости» и ]. Я прочитал и понял текст без серьезных пробелов, возможно, потому, что в похвальной статье не много нового по сравнению с написанным о романах у нас... «Первые радости» в этом издании я видел прежде, и инига выставлена в окнах здешних магазинов, а «Необыкновенного лета» не видал, но, вероятно, оно тоже вышло, раз о нем пишут.

С утра до вечера встречаюсь с Мрави некими, Ливановыми, Черкасовыми. Разительно контрастные характеры, и наблюдать их — наслаждение!

24 июля. — Физически чувствую себя немного лучше — лечат меня изо всех сил точно объявлен аврал. Болит голова. Массаж. Погода мерзкая, дышать трудно. Настроение гадкое.

Легче всего быть в одиночестве. Хорошо с Мравинским. Вот человек, который не соблазняется побрякушками в отличие от артистов. Они только и ждут, чтобы побыть на людях и притом —самых высокопоставленных людях.

На днях смотрели английский фильм — «Гамлет». Это — тот возможный максимум воплощения Шекспира, на который способно кино как искусство, способны англичане в своем национальном чувстве елизаветинской поры, эпохи нравов. Мравинский и Черкасов смотрели фильм с огромным увлечением. Кипящая и веселая эмоциональность Черкасова отдавалась неприкрытой чувственности исполнителей. Мравинский стремился аналитически раскрыть философскую трактовку трагедии, в то же время восхищаясь блеском деталей, ругаясь на провалы артистов.

Ливанов отнесся к фильму с полным отрицанием. «Это не Гамлет, а оперный премьер». Он ничего не мог и не желал принять из игры Гамлета только потому, что его собственный Гамлет (он репетировал роль, когда МХАТ готовился поставить спектакль в переводе Б. Пастернака) не имеет ничего общего с английским. Для Ливанова мир может быть ценен и хорош единственно тогда, когда это мир Ливанова, — иного мира для него нет. Даже в актерской среде я не запомню подобного эгоцентрика. «Я» настолько в нем поглощает и держит в цепях все его душевные способности, что он уже не может этого заметить, попадая в смешное положение.

Мравинский капризен. Он — задира. Взявшись читать партитуру «Летучего голландца» и отыскав в ней кучу красот и великолепий, он тотчас вспомнил мою нелюбовь к Вагнеру и принялся меня дразнить. Припомнил мне моего «Бакунина».