Распад - [16]

Мартинес оживился, услышав подтверждение своих выводов. Согласие собеседницы ему льстило. Интересно, с какой вдруг стати? Она всего лишь младший лейтенант…

Сула снова тяжело вздохнула, и он внезапно осознал, что старается дышать с ней в такт. Здесь, на «Короне», перегрузка была не меньшей, и Мартинес, так же как и его собеседница, находился в амортизационном кресле.

Не можем быть вместе, так хотя бы страдаем одинаково, с удовольствием подумал он.

Новый вдох… Мартинес заметил озорной огонек в ее глазах. Сула продолжала:

«Недавно у нас в кают-компании зашел разговор о цензуре — о том, что правительство скрывает информацию о Магарии. Я сказала тогда, что факты скрывают не от всех, а только от тех, кому их знать не положено. Если народ узнает, то начнет действовать в своих собственных интересах, а не в интересах избранных, вот его и держат в неведении. — Она снова жадно глотнула воздуха. — Один из офицеров — не будем называть имен — возразил, что нельзя допускать паники среди гражданских, однако, мне кажется, не в панике дело. Гораздо страшнее то, что будет после паники, когда люди придут в себя и начнут думать. — Зеленые глаза девушки пристально взглянули в камеру. — Хотелось бы знать, что ты думаешь по этому поводу…»

Она мрачно усмехнулась и добавила:

«Интересно, что твой старый приятель лейтенант Фути оставит из моего письма, особенно из моих рассуждений о контроле над информацией и его целями… Впрочем, если вырежет, то этим лишь подтвердит мою правоту. — Ее улыбка стала шире. — Ладно, буду ждать ответа. Расскажи, как пройдут следующие учения».

На дисплее вспыхнул оранжевый символ конца связи. Очевидно, цензор предпочел опровергнуть антиправительственные измышления, оставив сообщение Сулы в целости.

Какая же она умница, с нежностью подумал Мартинес. Он перенес файл в свою личную папку, продолжая размышлять о цензуре. В общем-то обычное дело, и прежде ему не слишком часто приходилось об этом вспоминать, разве что как о досадной помехе, когда поступал приказ проверить почту кадетов.

Официальную цензуру он всегда рассматривал как своего рода игру. Власти наводят тень на плетень, а остальные увлеченно читают между строк, пытаясь разобраться, что же в действительности произошло. К примеру, призыв усилить внимание к государственным проектам мог означать, что сорваны сроки какого-то крупного строительства, а славословия в адрес чрезвычайных служб — крупную катастрофу, в ликвидации последствий которой эти службы задействованы. Похвалы отдельным министрам могли быть завуалированной критикой тех министров, чьи имена не упоминались, а критика заместителя крупного чиновника часто означала подкоп под его покровителя.

В этой информационной игре Мартинес считал себя экспертом, однако ни разу не задумывался, подобно Суле, о существовании каких-то стратегически целей: слишком уж непоследовательными выглядели действия цензоров. Иногда казалось, что они просто забавляются, вырезая фразы по случайному принципу, например, только те, где встречаются определенные слова, сами по себе вполне невинные.

Утверждение Сулы, что цензура имеет целью обеспечить монополию на правду для избранных, озадачило Мартинеса. Кто же эти избранные? С цензурой приходилось иметь дело всем и везде, даже в штабе командующего флотом Эндерби, все выступления которого просматривались. Получалось, что всей правды не знал вообще никто, и это, если вдуматься, было куда страшнее, чем теория Сулы о заговоре элиты.

Во всяком случае, подогнать под теорию заговора вчерашний разговор за завтраком с Элиссой Далкейт не взялся бы никто. Вначале обсуждались обычные судовые дела, затем, когда подали кофе, первый лейтенант, помявшись немного, начала:

— Вы знаете, в мои обязанности входит проверка переписки младшего командного состава…

Как и всякое дело, которым никому не хотелось заниматься, цензура на корабле в основном была обязанностью подчиненных. Младшие кадеты читали почту срочнослужащих, лейтенанты проверяли кадетов, а сама Далкейт — двух лейтенантов ниже ее по рангу. Капитану оставалось лишь читать ее собственные письма — задача нетрудная, поскольку в них содержались лишь однообразные, хоть и теплые, приветствия семье, оставшейся на Зарафане.

— Да? — подбодрил Мартинес. — Что-нибудь не так?

— Да особых проблем нет… — Далкейт задумчиво пожевала губами. — Дело в том, что у лейтенанта Вондерхейдте есть подруга на Заншаа… леди Мэри.

— Правда? Я не знал, — вежливо кивнул Мартинес. — Ну и что?

— Вондерхейдте и леди Мэри обмениваются видеозаписями… э-э… в высшей степени эротического характера. Они делятся различными фантазиями и… как бы это сказать… пытаются продемонстрировать их перед камерой.

Мартинес потянулся за чашечкой кофе.

— А вам с таким прежде не приходилось сталкиваться? — вскинул он брови.

Впервые попав на борт корабля ещё зеленым кадетом, он был глубоко шокирован порочностью и нездоровой фантазией людей, почту которых проверял, однако через месяц-другой службы настолько привык и очерствел душой, что перестал обращать внимание, став ходячей энциклопедией всевозможных извращений.

— М-м… не в этом дело, — вздохнула Далкейт. — Поражает количество. Они целые часы проводят за этим занятием, проявляя настоящие чудеса воображения. Не понимаю, откуда у Вондерхейдте столько энергии, тем более учитывая перегрузки. — Она мрачно покачала головой. — Такое усердие кажется мне нездоровым. Боюсь, не повредил бы он себе. Как вы думаете?