Распад. Судьба советского критика: 40—50-е годы - [23]

Вишневский продолжает кровожадный «разбор» Пастернака.

СССР «курится сквозь дым теорий». Некий костер, где сгорают миллионы, не так ли?.. — Схоласты, доктринеры, теоретики?.. — О, это почти «Россия во мгле»… — Люди там, в СССР, «грызутся» и «заподозревают (так!) друг друга». Перечитай книги Пастернака.

Об «Охранной грамоте» ты сам писал. Перечитай на досуге свою статью. М<ожет> б<ыть,> ты вспомнишь пастернаковское «Лучше спать, спать, спать»? О, какой великолепный лозунг для народа, — какое выражение сил, ума, прозрения у «великого»!.. «Мне смерть, как приелось жить»… Какое признание, как оно великолепно!

А его теории: поэзия как «гипнотическая отчизна», искусство как «смещение действительности» и пр. и пр. — Как это обогатило народ! Я не продолжаю. Просто утром, встав, набросал тебе эти несколько слов предупреждения и совета.

На это Тарасенков использует классический прием советского критика, мол, это рапповцы ругали Пастернака.

Твой второй аргумент, — жалкая статейка мерзкого Селивановского из «Литературной энциклопедии». <…> Все твои цитаты — из статьи Селивановского, а не из первоисточника. Ты вспоминаешь — по Селивановскому — стихи «Лучше спать, спать, спать». Ты восклицаешь: о, какой великолепный лозунг для народа»… и т. д. Напрасно ты верил фальсификатору Селивановскому. Эти стихи, которые он выдает за написанные Пастернаком в наши дни, на самом деле написаны до Октябрьской революции (проверь, если хочешь, по однотомнику Пастернака, Л., 1933, стр. 76). Ты толкуешь строфу, где Пастернак говорит об СССР «курится сквозь дым теорий», как некий костер, где сгорают миллионы. Неправда!!! Вот полный текст:

«Ты радом даль социализма.

Ты скажешь — близь? — Средь тесноты,

Вот имя жизни, где сошлись мы, —

Переправляй, но только ты.

Ты куришься сквозь дым теорий,

Страна вне сплетен и клевет,

Как выход в свет и выход к морю,

И выход в Грузию из Млет».

Это поворотные, этапные стихи Пастернака, написанные в 1931 году, в них он приветствует социализм, он нашу страну сравнивает с курящимся вулканом (надо понять, — все стихотворение о горах, из контекста весь образ ясен). Я писал об этом в «Литературной газете» от 11 декабря 1932 г. (статья «Второе рождение Пастернака»). Никто из критиков меня не опроверг в этом пункте. Я сейчас подтверждаю абсолютную правильность такой трактовки. Снова из Селивановского — о лейтенанте Шмидте в изображении Пастернака как о пассивной жертве. Снова из этого же источника строки о торфе. Напрасно ты веришь Селивановскому. Пастернак говорит здесь о том, что каждая эпоха имеет свой вкус, запах. В этом смысле он и утверждает: «И внуки скажут как про торф, — горит такого-то эпоха». Привязывать к этому символический смысл совершенно не стоит. Это точно, реалистично и не нуждается в истолкованиях. «Марксизм» Селивановского состоял в том, чтоб в любой пейзажной или лирической строчке видеть социальный смысл и «уличать» любого художника, — ах, вы сравниваете березу со свечой, — значит, вы в бога верите, ах, вы сравниваете волосы со снопом ржи, — значит, вы кулацкий поэт. Храни нас от такого «марксизма»!!!

Откуда взялось утверждение, что стихи Пастернака «Кремль, в буран конца 1918 года» полны идей гибели, пассивной отдачи людей в жертву неумолимой революции? Опять из Селивановского! На самом деле стихи эти выражают восторг Пастернака перед образом Кремля, который, как корабль революции, несется сквозь пургу. Здесь у Пастернака много общего с Блоком, его «Двенадцатью». Я отметаю этот аргумент Селивановского просто как недобросовестный, как, впрочем, и все остальные его аргументы. Абсолютный вздор трактовать «Поверх барьеров» как «поверх революции» (книга вышла до нее!!!).

Я готов спорить, готов вести дискуссию. С тобой такая дискуссия для меня была бы очень интересна. С Селивановским спорить не желаю. Я же довольно полно (в двух подвалах «Литературной газеты», от 5 июня 1936 года) высказал свой взгляд на «творчество» этого типа. После этого он в литературе выступить уже больше как-то «не успел»…

Вношу предложение:

Сними твое письмо ко мне от утра 26 июня с.г. Давай все же наш спор начинать на новой подлинно творческой основе, так мы с тобой привыкли.

          Привет тебе сердечный.

          Ан. Тарасенков[52].

Но Вишневского переубедить невозможно. Всем существом истинного коммуниста он чувствует, что Пастернак идейно чужой, а кроме того, видимо, получает, какие-то сигналы с самого верха. В один из дней Пастернак заходит в «Знамя». Вишневский записывает в дневнике его монолог:

Когда я написал статью о Шекспире — я проснулся утром с ощущением волнения и человеческого счастья. Позвонил брату: «Запомни, если я потом отрекусь или забуду…» — Вышел на лестницу: неужели испортят это ощущение? Крик снизу: «Борис <нрзб>. Вот какая неудача, беда! Я прочла списки лауреатов и не нашла Вашего имени!.. От сердца отлегло: «Ну, все в порядке. Ощущение мое — полного счастья — я удержал… Хоть ненадолго[53].

Вишневский слышит слова Пастернака о списке лауреатов, и они задевают его. Ведь Тарасенков подавал от «Знамени» сборник Пастернака на Сталинскую премию. И, может быть, Пастернак, рассказом о своей нечаянной радости, дает понять Вишневскому, что не премия для него главное в жизни, а вдохновение. Но Вишневского не провести. Он наблюдает за Пастернаком давно и не верит ни одному его слову. Пастернак — заноза в его душе, вечный ужас. Тем более, что и Тарасенков становится все более неуправляем.