Расколотое небо - [5]

Она поймала его взгляд в стекле витрины.

— Хватит, — он был приятно поражен, — за глаза хватит. Умница, хорошо придумала.

Они посмеялись и взобрались в голубой автобус, который остановился у самой витрины. Сперва приехали к его двоюродной сестре, а потом он пошел с Ритой к ее родным, которые почти не знали о его существовании и долго молча разглядывали гостя. «Видный мужчина, — думала тетка, — только староват для девочки». «Ученый-химик, — думала мать. — Лишь бы женился, ей тогда не знать забот, а я умру спокойно». И обе в один голос произнесли:

— Приходите на рождество отведать жареного гуся.

Когда Рита вспоминает о рождестве в заснеженной деревеньке — в сочельник, как и полагается, выпал снег, — о том, как они рука об руку шли по безлюдной сельской улице, она задает себе вопрос: было ли так когда-нибудь и будет ли когда-нибудь еще? Обе половинки земли сошлись точка в точку, а на стыке прогуливались мы, как ни в чем не бывало.

У ее крылечка Манфред достал из кармана узкий серебряный браслет и протянул ей так несмело, как никогда еще ничего не дарил девушкам. Рита давно поняла, что ей придется всегда быть смелой за двоих. Она сбросила толстые вязаные перчатки прямо в сугроб и приложила ладони к холодным щекам Манфреда. Он замер, глядя на нее.

— Мягкие, бронзовые, пушистые, — прошептал он и сдунул с ее лица прядь волос.

Кровь бросилась ему в голову, он отвернулся.

— Ничего, смотри на меня, — шепнула она.

— Да? — спросил он.

— Да, — ответила Рита.

Его взгляд она ощутила, как удар ножом. Весь вечер она старалась скрыть, что у нее дрожат руки, но он заметил и улыбнулся; ее обидела эта улыбка, и все-таки ей неудержимо хотелось смотреть на него. Пожалуй, она была не в меру оживленна, но мать и тетка то ли никогда не знали, то ли успели запамятовать, как девушка старается скрыть пугающую ее любовь. Они беспокоились об одном — как бы не пережарить гуся.

Под конец разлили вино и выпили друг за друга.

— За ваши экзамены, — обратилась к Манфреду мать, — чтобы все сошло благополучно.

— За ваших дорогих родителей, — пустила тетка пробный шар. Надо же побольше узнать о молодом человеке.

— Благодарю вас, — сухо ответил он.

Рита до сих пор не может без смеха вспомнить выражение его Лица. Ему тогда было двадцать девять лет, и он уже раз и навсегда не годился в любящие зятья.

— Мне сегодня снилось, что мы дома празднуем рождество. Отец поднимает бокал и пьет за мое здоровье. А я — конечно, во сне — хватаю со стола тарелки, рюмки и все подряд швыряю об стену.

— Зачем тебе понадобилось пугать людей? — спросила Рита, провожая его до калитки.

Он пожал плечами.

— А чего им было пугаться?

— Твой отец…

— Мой отец — истый немец. В первую войну он потерял глаз и тем избавился от второй. Так он поступает и по сей день: жертвуй глазом — сохранишь жизнь.

— Ты несправедлив.

— Когда он меня не трогает, я не трогаю его. А пить за мое здоровье он не смеет даже во сне. Почему они не хотят понять, что мы, немцы, выросли без родителей?

Новый год они провели на туристской базе в ближнем предгорье. Днем скатывались на лыжах с белеющих склонов, а вечером вместе с другими туристами — сплошь молодежью — встречали наступающий 1960 год.

Ночью они остались вдвоем. Рита узнала, как этот насмешливый, холодный человек жаждет потеплеть и забыть о насмешках. Для нее это не было неожиданностью, но все-таки отлегло от сердца, и она даже всплакнула. Мурлыча себе что-то под нос, он пальцами утирал ей слезы, а она барабанила ему в грудь кулаками, сперва потихоньку, потом с остервенением.

— Спрашивается, чего так барабанит? — прошептал он.

Она заплакала еще сильнее. Оказалось, и она была очень одинока.

Позднее она повернула его голову к себе, стараясь в снежном отсвете увидеть его глаза.

— Послушай, — начала она, — а что, если бы ты так и не пригласил меня на последний танец? Что, если бы я не задала тебе тот дикий вопрос? Если бы ты промолчал, когда я была уже на пороге?

— Даже представить себе нельзя, — сказал он. — Впрочем, я все наметил заранее.

4

Такой он бывал всегда — самоуверенный и неуловимый. В одно из редких воскресений, которое они проводили вместе, она спросила его:

— Я, конечно, не первая женщина, которая привлекла тебя?

Она теребила пуговицы на его пиджаке, он поймал ее руки и подумал: «Она говорит о себе — женщина. И думает, что похожа на всех других!» Это растрогало его так же, как раньше потрясало то, что она не похожа на других.

— Да, не первая, — без улыбки ответил он.

Немного погодя она спросила как бы вскользь:

— У тебя было много любовниц?

Он спокойно выжидал, пока она молчала: ей мучительно трудно было задать этот вопрос.

— Порядочно, — признался он.

Она обратила к нему недоумевающий взгляд, но он не шутил.

— Ну что ж, — сказала она, — с тобой к чему хочешь можно привыкнуть.

Он взял ее за подбородок и заглянул в глаза.

— Дай мне слово, — попросил он, — что никогда не будешь ради меня привыкать к невозможному.

Она положила голову ему на грудь, повсхлипывала, посопела, пока он гладил ее, как ребенка, и подумала, совсем утешившись: «Ну чего мне от тебя ждать невозможного?»

Недели между воскресеньями немилосердно тянулись, на его письма порой капали слезинки. Но лицо Риты выразило непритворное удивление, когда мать прямо задала ей вопрос: