Раса хищников - [48]

В сложившейся ситуации, когда лучшие знатоки политической ситуации в мире (такие, как, например, Генри Киссинджер[343]) подчеркивают значение политического перелома, произошедшего в Федеративной Республике Германии, где пост канцлера впервые заняла женщина, к тому же родом из бывшей Восточной Германии, а пост генерального секретаря социал-демократов — Матиас Плацек[344], также из бывшей ГДР, полное отсутствие четкой реакции поляков на эти внезапные, хотя и ожидавшиеся перемены, весьма прискорбно.

Конечно, после визитов в соседние государства госпожа Меркель намеревается уже в качестве канцлера посетить Варшаву, но польская столица будет только остановкой на пути в Москву. Быть может, в наших отношениях с восточным соседом что-то изменится к лучшему: предполагается, что российско-германские связи должны немного ослабнуть. Неизвестно лишь, сколько в этом желаемого, а сколько действительного.

Ноябрь 2005

Шахматная доска без фигур >{98}

Я ожидал, что утверждение госпожи Насиловской[345]в памфлете о «литературщине» [см. «Тыгодник повшехны» № 46/2005], будто Ольга Токарчук[346] пишет топорным языком, будет встречено резкими возражениями, но этого не случилось. Культура дискуссии на должном уровне утрачена. Впрочем, я полагаю, что Насиловская написала не памфлет, а пасквиль. Однако состояние литературы удручает и меня.

Нынешняя наша культура чудовищно упрощена, а высокая культура оказалась на задворках. Другая наша невероятно слабая черта — полная амнезия, симптомом которой является отсутствие переизданий. Анджей Роснер[347] выпустил сборники рассказов Щепанского[348] и Филиповича[349], но это — прекрасное исключение. Когда кто-то уходит в мир иной, память о нем стирается в общественном сознании. Сия участь не минует даже таких выдающихся личностей, как Милош[350]. Меня попросили высказаться о нем в первую годовщину его смерти; я написал, что Милош для большей части страны перестал существовать, раздавленный крикливыми обвинениями в отсутствии у него польского патриотизма.

Я понимаю, что Германия, несмотря на кризис, гораздо богаче Польши, но разница между нашими странами в отношении к писателям поистине колоссальная — в пользу Германии, разумеется. В Польше, между тем, литература загнана в угол.

Особенно это видно по профессиональной среде: союзы писателей едва сводят концы с концами. Литература сорокамиллионной страны должна иметь какие-то организационные формы; должна также действовать система грантов. В Германии гранты и награды сыплются как из рога изобилия; у нас же существует единственная премия «Нике»[351], а если кто-то напишет занятное исследование о филателистах, тоже может стать претендентом на эту награду, потому что таков регламент. Странное смешение материй.

Литературные еженедельники не издаются, литературных приложений к газетам тоже практически нет. Последний еженедельный журнал, хоть в какой-то мере полезный с точки зрения литературы — «Тыгодник повшехны». Литературная периодика, похоже, выпускается крошечными тиражами, и ее непросто найти. То же касается и многих книг. В «Лампе» Дунин-Вонсовича[352] — не знаю, какой тираж у этого журнала, очевидно, небольшой, — я неизменно нахожу пару кратких и, по-видимому, точных рецензий на польские и зарубежные новинки, но в магазинах эти книги трудно найти; возможно, они распространяются иными способами. Издательские технологии продвинулись так далеко, что теперь каждый, у кого есть компьютер и принтер, может в ста экземплярах издать все, что угодно, особенно — поэзию.

Поэзия печатается в огромных количествах — судя по тому, что я получаю только от издательства «Зелена сова» и журнала «Студиум». Над Польшей разорвался снаряд, начиненный стихами юных поэтов, да только в девяноста пяти процентах случаев они никак не связаны с прошлым, не являются ни продолжением традиции, ни даже ее оппозицией. Словно вовсе перестала существовать литература межвоенного двадцатилетия, а за ней — и литература сорокалетней коммунистической эпохи, не говоря уже о более ранних периодах. Конечно, Ружицкий[353] в «Двенадцати станциях» обращается к «Пану Тадеушу»^{99}, но ведь одна ласточка весны не делает. Что же сейчас расцвело? Хип-хоп, рэп, песни, даже бедного Броневского[354] начали петь.

У нас нет черного хлеба, и мы находимся в ситуации подданных Марии Антуанетты, которая сказала: «Если у них нет хлеба, пусть едят брийоши». Брийошей, то есть стихов, у нас выше крыши. Пугающее число молодых начинающих поэтов обоего пола (хотя мне кажется, что барышень среди них больше), пишет Каролю Малишевскому[355], который им отвечает в журнале «Одра». К брийошам я причисляю также расплодившиеся в большом количестве фэнтези и научную фантастику. Кто-то скажет, что уж мне-то научная фантастика не может быть чужда, однако нет — может. Это не нападки на молодое поколение: в меру своих скромных знаний я стараюсь быть объективным.

Выбор книг, пригодных для чтения, невелик, и с переводной литературой дело обстоит не лучше. Я взял скандально прославившегося Уэльбека[356]: на каждой второй странице у него кто-нибудь совокупляется, и все это должно вытекать из глубокого отвращения к культуре секса и крови. Зато небезынтересным мне показался «Хороший Сталин» Виктора Ерофеева. Именно такую литературу я ищу: тесно связанную с действительностью, историей, политикой.