Рарагю - [15]

Я ступил на порог хижины, и Тиауи быстро оттолкнула меня вправо — я не заметил ног покойника, торчавших из дверей, и чуть на них не наткнулся. Я вздрогнул и отвернулся, чтобы их не видеть.

Вдоль стен хижины сидело пять или шесть женщин и среди них — Рарагю, не спускавшая с двери тревожного, мрачного взгляда. Она узнала меня по походке, бросилась ко мне и увела из хижины.

VI

Мы поцеловались, крепко обняли друг друга и сели на сырой мох около хижины, в которой лежал умерший. Она уже перестала бояться, и мы начали разговаривать шепотом, как всегда говорят рядом с покойником.

Рарагю осталась одна на свете, совершенно одна. Она решила покинуть свой дом из пандануса, в котором умерли ее родители.

— Лоти, — говорила она так тихо, что ее тоненький голосок дуновением касался моего уха, — Лоти, хочешь, поселимся вместе в Папеэте? Мы будем жить, как жил твой брат Руери и Таимага, как живут другие, и будем очень счастливы, и ни королева, ни губернатор не смогут нас ни в чем упрекнуть. Ты остался у меня один на свете и не можешь меня покинуть. Ты знаешь, что некоторым людям из твоей страны так понравилась наша жизнь, что они не захотели уезжать.

Я хорошо знал это, ощущал прелесть такой жизни, полной сладострастия и неги… Именно поэтому я и опасался.

Тем временем женщины вышли из хижины и ушли по тропинке в Апире. Было уже очень поздно.

— Давай войдем, — сказала она.

Длинные, обнаженные ноги торчали из двери. Вздрогнув, мы прошли мимо. Около тела сидела старуха-родственница, вполголоса разговаривая сама с собою. Она шепотом пожелала нам доброго вечера и сказала:

— Aparahi ое (садитесь)!

Я взглянул наконец на старика, освещенного дрожащим светом лампы. Его глаза и рот были приоткрыты, белая борода, очевидно, отросла после смерти и напоминала мох на буром камне, длинные руки с голубой татуировкой, давно уже высохшие, как у мумии, лежали вдоль туловища.

Старик был типичный маори. Он удивительно напоминал Тупапагу. Рарагю поймала мой взгляд, посмотрела на мертвеца, задрожала и отвернулась. Бедная девочка старалась побороть в себе страх. Она хотела остаться около того, кто заботился о ней. Рарагю искренне оплакивала старую Гуапагину, но этот окоченевший старик лишь позволял ей быть рядом. Она была связана с ним чувством уважения и долга, а его тело внушало ей только безграничный ужас.

Старая родственница уснула. Дождь лил сквозь листву деревьев на крышу со странным и зловещим шелестом. Тупапагу наполнили лес, столпились вокруг нас и смотрели в щели хижины на того, кто уже с утра принадлежал им. Они вот-вот просунут сквозь стены свои бледные руки.

— Останься со мной, Лоти! — просила Рарагю. — Если ты уйдешь, то я умру от страха.

Я оставался с ней всю ночь, не выпуская ее руки из своей. Я был с ней до той минуты, когда первые проблески зари проникли сквозь стены хижины. Она уже уснула, положив на мое плечо свою очаровательную головку. Я тихо уложил ее на циновку и бесшумно вышел из хижины. Я знал, что утром Тупапагу исчезают и я могу спокойно оставить ее.

VII Новоселье

Неподалеку от дворца, за садами королевы, в одной из самых тихих и зеленых аллей Папеэте стояла небольшая новенькая хижина. Она была выстроена под кокосовыми пальмами, такими высокими, что казалась жилищем лилипутов. На улицу выходила веранда, заросшая ванилью. Позади был огороженный садик — густые заросли мимозы, лавровых роз и гибискуса.

Кругом росли розы, они заслоняли окна и даже проникали в хижину. Уголок этот был тенистым, в нем царила тишина и покой. Здесь-то, вскоре после смерти отца, вместе со мной поселилась Рарагю. Ее мечта осуществилась.

VIII Muo fare

В один прекрасный южный вечер, 12 июня 1872 года, у нас был большой прием — muo fare, освящение семейного очага. Мы давали большой amuramo, ужин и чай. Гостей было много, и мы наняли двух китайцев, искусных в приготовлении пирожных и сервировке стола.

В числе приглашенных был, прежде всего, мой брат Джон, появлявшийся на местных празднествах, как мистическая фигура, непонятная для таитянок, которые так и не сумели найти дорогу к его сердцу или слабину в его характере.

Здесь был также Плумкет, прозванный Ремуной, принц Туиквира, младший сын Помаре, и еще двое служащих с «Rendeer». За ними следовали пленительные прислужницы королевы: Фаимана, Териа, Морамо, Роуреа, Теарагю, Эрере, Тауна и черная Тетуара. Рарагю забыла свою детскую злость на этих женщин, поскольку принимала их теперь в качестве хозяйки — как Людовик XII, забывший оскорбления герцога Орлеанского.

Все приглашенные явились, и вечером, в одиннадцать часов хижину заполнили молодые женщины в кисейных туниках, с венками на головах. Они весело пили чай, сироп, пиво, кушали конфеты и пирожные, пели hymene.

В тот вечер произошел случай, весьма досадный с точки зрения английского этикета. Кошка Рарагю, принесенная утром из Апире и запертая из предосторожности в шкафу, внезапно появилась на столе и, жалобно мяукая, стала метаться, опрокидывая чашки и хрусталь. Молодая хозяйка нежно поцеловала ее и водворила в шкаф. Приключение закончилось удачно, и несколько дней спустя та же Тюрири сделалась совершенно ручной городской кошкой, вполне благовоспитанной и общительной.