Ранний восход - [52]

14 июня, незадолго до отъезда Киры с мамой в Крым, у Суздальцевых была прощальная вечеринка. Викторина не позвали, а Женьчу совсем уже было собрались пригласить, но с ним поссорилась своенравная Надя. Коля пытался уладить дело, ему уже почти удалось уломать Надю, но тут заартачился чем-то обиженный Женьча. И дело-то было совершенно пустяковое… Началось все с лапты, где Надя обвинила Женьчу, что он, играя выручалой, подает ей мячик под удар нечестно. Ну, и пошло, поехало… Припомнились какие-то старые дворовые обиды. Женьча заявил, что ему вообще плевать на всякие вечеринки у девчат… Словом, Коле пришлось идти одному.

Там он, конечно, очень быстро забыл о всех неприятностях. У Суздальцевых было весело, много хохотали, играли в шарады, без конца заводили патефон, уже в двадцатый раз ставя одну и ту же пластинку «Барон фон дер Пшик». На Колю нашел шалый стих, как говаривали дома. Он опутывал ноги танцующих леской, шутил — словом, так разошелся, что не было никакого сладу с ним.

Было уже поздно, и многие стали собираться домой, когда затеяли последнюю игру — в знаменитости. Надо было задумать известного человека, а тот, кто отгадывал, имел право задать каждому играющему лишь по одному вопросу, не больше, и назвать имя загаданного. Отгадывать выпало Надюше Суздальцевой. Коля, разгоряченный возней, как раз в эту минуту бегал на кухню, чтобы напиться холодной воды из-под крана. Когда он вернулся, все уже было загадано, все сели по местам, и вызванная Надюша вошла, чтобы задавать вопросы.

— Она или он? — спросила первым делом Надя.

— Он, — отвечали ей.

— Современной эпохи?

— Как сказать… Завтрашней скорее…

— Гм!.. Живой? — продолжала опрос немножко озадаченная Надя.

— О да!

— Очень известный?

— Да-да, знаменитый!

— Герой?

— Кое для кого — да.

— Военный?

— Нет.

— Я прямо не знаю, кто, — растерялась Надя. — Ученый?

— Безумно.

— Красивый?

— Неотразимо.

Надя вдруг лукаво обвела испытующим взором всех подруг:

— Художник?

— Будущий! — закричали все.

— Коля Дмитриев! — торжественно провозгласила Надя.

Хохот, визг, аплодисменты были ответом. И Коля, страшно сердитый и красный, выбежал из комнаты. В передней его нагнала Кира:

— Ты что, неужели обиделся? Это же они шутя.

— А ты знала и участвовала? — укоризненно проговорил он.

— Ну что ж тут такого? Пошутить нельзя?.. А потом, ты же верно будешь художником. Это все говорят.

— Ну, а я не люблю, когда это говорят, да еще смеются… Ничего еще из меня может не выйти. Вот провалюсь на экзамене…

Пока они говорили так, Коля продолжал медленно спускаться по лестнице, а Кира шла вслед за ним. Но тут, на площадке второго этажа, Кира вдруг с повелительностью, неожиданной для нее, всегда такой застенчивой и тихой, схватила Колю за плечи и решительно повернула лицом к себе:

— Не смей думать так! Ты сдашь, слышишь? Я тебе говорю совершенно твердо. Сдашь. Ты мне ведь веришь? Скажи, веришь?

На площадке было полутемно. Свет проникал лишь сверху, где горела у третьего этажа лампочка. Коля почти не видел лица Киры. Она стояла на ступеньку выше его, головой заслоняя лампочку, и свет с верхней площадки плутал в ее растрепавшихся волосах, которые от этого словно лучились.

— Верю, — сказал совсем тихо Коля. — До того верю, знаешь… что я теперь, Кира, догадался даже, почему раньше, когда рисовали праведных людей, то такие им делали над головами в воздухе тоненькие светящиеся колечки, как серсо…

— А почему, Коля?

— Верили потому что им очень, прямо до слез. И у них у самих в глазах, наверно, все плыло, искрилось, а им казалось, что видят сияние… Так и я, честное слово, Кира, когда вот ты так иногда говоришь со мной, погляжу — и мне все кажется, будто над тобой так свет и ходит. И вся ты такая вот, как сейчас, в лучиках. Глупо, наверно, говорю, да?

— Не знаю, Коля. Это ты, по-моему, придумал. А вот тебя самого называют — правда, я знаю — небесный мальчик.

Он не на шутку рассердился:

— Ну и дураки, кто называет! Не могут понять как следует, вот и придумывают!

— Нет, правда… Тебя еще называют «мальчик с тайной». Я сама слышала. Один художник говорил, твоего дяди знакомый. Есть, говорит, просто ребята, а есть дети с тайной.

— С тайной… Вот еще скажут! — протянул Коля. — Какая у меня тайна? И то, что мы с тобой дружим, — это тоже не тайна. Только, конечно, никто по-настоящему не понимает. Ни Женьча, ни Надя — никто.

— А я понимаю, — сказала она.

— Тогда скажи мне что-нибудь, — попросил он еще тише.

— Ну, что сказать?

— Ну, такое скажи, чтоб я сам себе только повторить бы мог, а больше никому на свете.

— Я, правда, не знаю… Ну, я к тебе так отношусь, Коля… Вот если бы я знала, что ты вдруг при смерти, умираешь, я взяла бы тебя вот за руку, крепко, и с тобой бы тоже умерла, чтоб тебе не было страшно одному, чтоб ты знал, что я с тобой вместе тоже…

Она стиснула его руку в своих ладонях что есть силы, даже зажмурилась. Она чувствовала сейчас себя сильной, старшей, почти по-матерински властной.

Растроганный, он молчал, а потом, когда она отпустила его руку, сказал, подняв к ней доверчиво голову:

— Знаешь… я напишу когда-нибудь, вот если как следует выучусь, картину. Такой ранний-ранний рассвет. Двое идут. Дорога вдаль вьется. Далеко-далеко… Там горы, и солнце только всходит. А тут домик, хозяйка печку только что затопила, дымок из трубы идет, а сама вышла, смотрит вдогонку ласково так и счастливого пути желает. А им еще идти и идти, и день только начинается. А наверху в небе где-нибудь самолет. Его уже солнце тронуло, он светится, а внизу еще тени только рассеиваться начинают. День только-только сейчас начинается. Так и назову «Счастливого пути». А девушку напишу с тебя, когда вырастешь.