Ранний свет зимою - [14]

И он стал относиться к Мите бережно: будет, мол, толк из человека, дай срок!

Быстро пролетело лето. И осень пробежала, не оглянувшись, как спесивая молодка, на бегу разметала по лесу золото рыжих волос, дохнула утренним свежим ветром.

Проснувшись однажды на рассвете, увидели: полотнища палаток изнутри одеты тонким слоем инея. Бараков не строили, хотя вокруг стоял лес. Надеялись кончить работы до зимы. А морозы ударили нежданно. Уже в сентябре прилетели первые чечетки с далекого севера, откуда и катила на длинных скрипучих полозьях ранняя зима.

Посреди палатки поставили печку. Дневальные день и ночь подкидывали чурки. Но ветер быстро выдувал тепло, и люди дрогли всю ночь. Проклятия и стоны неслись из всех углов. Молодой курносый Степа Прохоров, сирота, пришедший с народом с дальнего запада, часто плакал во сне.

Подымались в три часа. Вздували лучину. Обували не просохшие за ночь валенки. Подымали полог палатки… Ночь. Звезды яркие, сибирские. Лес. Сколько его извели, а убыли не было видно.

Среди зимы рабочих перевели на линию. Здесь все было по-другому, чем в лесу. Заканчивали укладку железнодорожного полотна. Одновременно по обе стороны пути закладывали кирпичные фундаменты станционных построек и подсобных служб.

Работа кипела, беспрерывно подвозили гужом строительные, укладочные материалы, оборудование. Вместе со станками прибывали монтажники из России, с обозами — мужики из глухих сибирских деревень. Рабочие размещались в наскоро срубленных бараках. Тесно, холодно, но все же крыша над головой, И жили здесь иначе. Дрались с начальством за тепло, за лучшую пищу, за правильные расценки.

Об этом самом толковали и в лесу, но там только жаловались, роптали. Здесь же шла драка, и кто-то умело направлял растущее недовольство.

Только и речи было, что о снижении расценок. Ругательски ругали табельщика Удавихина. Удавихин — нет того, чтобы в конторе сидеть: бродил по всему участку, мелко перебирая короткими ножками; казалось, не ходит, а ползает. В лице ничего особенного, если бы не нос; нос был удивительный — двигался из стороны в сторону, вроде он сам по себе.

— Да что же это! — кричал Степа Прохоров, вдруг как-то выросший и осмелевший. — Как хотят, так и рассчитывают! Крепостные мы, что ли? Чай, по свободе нанимались!

— Свобода тебе спину гнуть, подрядчику деньгу наживать, а Удавихину — обсчитывать, — отрубил Федор Зюкин.

Степа сразу затих и, доверчиво глядя на Зюкина, упавшим голосом спросил:

— Так что же нам делать? Неужто управы на них нету?

— Есть, — тихо ответил Зюкин, — только далеко искать ее не надо. Сами управимся.

Федор Зюкин, каменщик, на постройку приехал неизвестно откуда. Наружности был непримечательной: невысок, лысина во всю голову, глаза умные и злые. Говорил тихо, а будто власть имеющий — твердо.

— Надо нам друг за друга держаться, — объяснял Зюкин, — общие от всех рабочих требования выставить: пускай выдадут нам расчетные книжки, паспорта немедля возвратят. Ведь неспроста ж подрядчики у нас паспорта поотбирали: без вида на жительство куда пойдешь? Вот тут тебя и схватили за жабры: работай за полцены!

Такие требования поддержали все, даже самые робкие. Старики говорили: «Мы не против царя идем, не супротив порядков, а пусть прекратят творить над нами беззаконие».

На участок из Читы прибыл ревизор, высокий, плечистый молодой человек в пенсне. Заперся с Удавихиным в конторе и, лихо щелкая на счетах, запросил отчет по всем статьям.

Некоторые слышали, как приезжий ругал Удавихина крепкими, не ревизорскими словами, а под конец высказался: под суд! Удавихин затряс своим носом, выскочил от ревизора ни жив ни мертв.

Молодой человек раскрыл привезенную с собой бухгалтерскую книгу, исписал две страницы мелкими буквами, а затем собрался уезжать. Но, когда стемнело, он все еще был на постройке и поодаль от станции встретился с Зюкиным.

Ревизор сказал ему:

— Привет вам от Никиты из Томска.

Зюкин не удивился, а обрадовался, задал несколько вопросов: как дела в Шилке и Карымской и не будет ли подходящего листка? Приезжий ответил:

— В Шилке вас поддержат, и Карымская отзовется… А листок — вот он, четыре экземпляра. Больше сделать не могли.

Ночью Зюкин разбудил Митю, сказал:

— Идем, дело есть.

Митя без лишних слов поднялся и пошел за Федором в укромное место — сарай, где хранились инструменты. Зюкин зажег огарок, прилепил к ящику, стоящему у стены, положил лист бумаги, достал пузырек с чернилами. Сказал спокойно, будто это давно уже было договорено между ними:

— Ты, грамотей, давай пиши, чего народ требует. Запиши, чтоб было коротко да ясно.

До самого рассвета просидел Митя в сарае с Зюкиным. Тому все не нравилось, что писал Митя: то выходило вроде прошения («А мы не подаяния просим, свое требуем», — твердил Зюкин), то ясности не получалось.

— Не те слова, надо так отрубить, чтоб видно было: за нами сила, народ стоит!

В конце концов составили требования: подрядчикам — вернуть рабочим паспорта и выдать расчетные книжки. Прекратить самовольное снижение расценок, незаконные штрафы, обсчеты. От дистанции потребовать смены начальника участка.

— Откажут — бросим работу. Так и пиши, — говорил Зюкин.