Ранний плод - горький плод - [7]

«Я вижу, вы потеряли Север», — говорила, посмеиваясь, Матильда. Она любила смеяться, Матильда... Но почему в прошлом... Матильда любит смеяться... вот только эта война... может быть, Матильда больше не смеется. Когда он уезжал, она плакала. Правда, Матильде так же легко заплакать, как и засмеяться. Жильбер вспоминает вечера в кино, куда он ходил вместе с Жоржем, Франсиной, Матильдой, Луи и другими студентами. При первом же волнующем эпизоде они все доставали носовые платки, протягивали их Матильде со словами: «Возьми, твой слишком мал, тебе его никогда не хватает», а выходя, они подсмеивались над ее красными глазами. Франсина не плакала никогда. Она плакала только в консерватории, когда не заняла на конкурсе первого места, но то были слезы негодования. Ярости. Невозможно было ее успокоить, настоящая фурия, она могла бы убить профессора и всех членов жюри. Что же до той или того, кто получил более высокую оценку, лучше им было не попадаться на ее пути. Ах, Франсина... чудесная Франсина!

— Ты мне не ответил, большой ли у тебя дом?

Жильбер вздрагивает: он совсем позабыл о мальчике.

— Да, большой, очень большой. А вокруг — цветы, фруктовые сады, поля с хлебами, виноградники. Наверху — сосновая роща, внизу — ферма, коровы, овцы, козы, курятник.

Жильбер думает о своем работнике Гобере — какая удача, что он оказался слишком стар для мобилизации. Его жена и дочка одни никогда бы не справились со всей работой. У Жоржа адвокатская контора в Эксе, и он проводит в ней все дни. Он ничего не понимает в сельском хозяйстве. Должно быть, все делает Матильда, все, что умеет. Франсина... Жильбер улыбается: какая из Франсины помощница на ферме, абсурд, это просто невозможно себе представить. Франсина боится коров, хотя меньше, чем кур, потому что, к счастью, говорит она, коровы не летают. К тому же Франсина, должно быть, очень занята с малышкой. И вообще, что он может знать после стольких месяцев разлуки? Возможно, Франсина изменилась... война, материнство, одиночество — его ведь не было рядом. Но как все это не вяжется с Франсиной. Страх, лишения, страдание — чувства, которые ему пришлось так часто видеть на лицах женщин; он смотрел на них и думал: «А ведь прежде она, наверно, была красивой...» От забот преждевременные морщины на лбу, сосредоточенно-испуганные глаза широко раскрыты, губы перекошены от страха. Обезумевшие, с растрепанными волосами, они часто бросались навстречу опасности, думая спастись. Как она бежала, та прелестная рыжеволосая женщина в расстегнувшейся блузке, судорожно прижимая ребенка к своей обнаженной белоснежной груди. Он показал ей, куда укрыться, но она, не поняв, пронеслась мимо входа в убежище и, словно гонимая роком, продолжала бежать. Это было в... нет, в... Он уже не помнит. Ясными, четкими оставались только названия городов и деревень, через которые они проходили с походной картой, раскрытой перед глазами. Его палец указывал на четко отпечатанное название, которое потом сто раз повторялось в течение дня. Реки, мосты, колокольни — все исчезло из памяти, словно вырванное воем сирен и грохотом пушек, но эту женщину он вспоминает так, будто рассматривал ее часами. Он мог бы описать зеленый цвет ее блузки и развевавшуюся во время бега темную юбку, голубую жилку на груди и пятна грязи на лодыжках и икрах. Какая странная машина — память! «Франсина, моя Франсина, вновь обрести тебя, увидеть твое прекрасное безмятежное лицо!»

Два пассажира болтали позади Жильбера:

— Теперь нас будут бомбить англичане.

— Черт побери, худо будет, если немцы обоснуются здесь.

— Кажется, нет. Разве это не свободная зона?

— Конечно!

Жильбер смотрит в окно. Перед ним спокойный, залитый солнцем Прованс — ни одного поврежденного дома, ни одного вырванного с корнем дерева. Ему хочется забыть, забыть все и думать только о возвращении... Я возвращаюсь домой... к себе... Франсина ждет меня.

— Не могли бы вы закрыть окно? Какой отвратительный запах!

Жильбер пробуждается от грез и поднимает раму. Хосе поворачивается к нему:

— А как я поеду в Марсель?

— Я провожу тебя, —— обещает Жильбер. — Но прежде мы напишем по тому адресу, чтобы предупредить людей.

Мальчик облегченно вздыхает.

— О да, мне бы хотелось, чтобы ты сам им сообщил...

Хосе умолк. Жильбер понимает, о чем просит мальчик, — с тех пор как они приехали в Оранж, ему хочется быть добрым с Хосе, помочь ему. Только теперь он оценил его присутствие, которое казалось ему таким нежелательным в момент их встречи. Надежда, рождавшаяся в нем, радость возвращения — так приятно, когда их кто-то видит, словно при свидетеле эти чувства приобретают большую искренность, большую прочность.

— Теперь мы уже близко, — говорит Жильбер.

Хосе прижимается лбом к стеклу.

— А через сколько времени мы приедем?.. Твоя жена знает?

— Нет, никто не знает. Я хотел позвонить вчера вечером, но это оказалось невозможным. Надо было несколько часов ждать междугороднюю связь.

Хосе задумался — между бровями пролегла складочка, глаза почти закрыты.

— Может, это нехорошо, — наконец говорит он.

— Что?

— Приехать вот так, неожиданно для нее. Женщины — существа нежные. Однажды в Мадриде, когда мы жили на улице Солнца, вдруг явился один друг моего отца, а все считали, что он умер. Он открыл дверь и кликнул: «Кармен!» Так звали его жену. Она вышла из комнаты и, как увидела его, так и упала замертво на пол. Мама принялась растирать ее уксусом, стала шлепать ее по щекам, наконец, она пришла в себя, но, по-моему, это плохо на нее подействовало: вместо того чтобы смеяться, она начала плакать.