Ранний плод - горький плод - [23]

Глава VIII Мертвое время

Жильбер в изнеможении останавливается. Он хотел броситься бежать за этой рыжеволосой девушкой в разорванной блузке, которая прижимает ребенка к обнаженной груди. Он пытается крикнуть, но его окутывает туман, слова тонут, туман душит его. Что это — смерть? Газовая камера? Ужасный дым крематория?.. Нет, это снег... Перед ним белая пелена, однако он задыхается от жары и обливается потом. Вырваться, вырваться из этого удушья, закричать, вновь увидеть свет. Если бы он мог позвать Матильду, она бы обняла его, вынесла бы из этого ада... Прямо перед ним пролетает чайка, она касается снежной пелены, дотрагивается до него, улетает, частично разорвав завесу. Жильбер открывает глаза, комкает в руках простыню, сознание проясняется: он принял полотно за снег. Чайка возвращается. Это женщина в белом. Она склоняет лицо и говорит:

— Вам лучше?

У нее рассудительный тон школьницы, отвечающей урок. Она повторяет:

— Вам лучше?

Заговорить... Жильбер боится, что не сможет. Он пытается что-то произнести и не узнает своего голоса. У него такое ощущение, что он дышит толченым стеклом. Каждое слово стоит мучительных усилий.

— Ребенок умер... Он действительно умер?

— Нет, нет, — успокаивает сиделка, — не мучайте себя, выпейте воды.

Она осторожно приподнимает ему голову и подносит стакан к губам.

— Он заговорил? — спрашивает кто-то низким голосом, который Жильбер уже слышал.

— Когда он бредит, — отвечает медсестра, — то всегда говорит о каком-то мертвом ребенке... Очевидно, он потерял ребенка.

Мужчина наклоняется, Жильбер смотрит на него. Видел ли он этого человека раньше?

— Ответьте доктору, — говорит Чайка.

Большая теплая рука берет Жильбера за кисть.

— Ну как? Мне кажется, сегодня утром вам получше. Не скажете ли, как вас зовут?

Что-то вдруг пробудилось в сознании Жильбера: он больше не в лагере. Нет больше отрывистых приказов, криков, ударов, хрипов, жалоб. Это не лагерные звуки, не лагерный запах. Нет больше этого ада. Это что-то другое, доброе, белое, человеческое... Но что?

— Война окончена, — говорит доктор, — немцы разбиты, вы больше не в Маутхаузене, вы — во Франции.

Жильбер пытается понять, стряхнуть с себя оцепенение, вникнуть в каждое слово. Ему хочется, чтобы доктор снова повторил все эти слова, но он только слышит: «Повернитесь немного, я сделаю вам укол, ничего страшного... Теперь отдыхайте».

И Жильбер вдруг все видит — комната с белыми стенами, в ней три кровати. Он не один, но не знает своих соседей. В открытом окне на фоне голубого неба несколько веток платана с маленькими, еще нежно-зелеными листочками. Снаружи светит солнце, и лучи его проникают в комнату, падая на плиты пола, на железные прутья кровати. Жильбер испытывает огромное чувство блаженства. Неизъяснимое счастье. Он не очень хорошо помнит, как проходили дни, ночи, часы. Он только помнит, что были весны, лета, осени и зимы ужаса. И все время те же страдания, те же кошмары. Времена гнева и смерти. Жатва трупов. А сейчас — настоящая весна, мягкая и нежная, солнце уже теплое. Сиделка очень молодая и почти хорошенькая, когда улыбается.

— Надо, чтобы вы сказали мне ваше имя. У вас, конечно, есть семья или друзья, которые вас ждут. По радио объявляют имена тех, кто возвращается...

Да, у него есть семья... Но можно ли назвать это семьей? Теперь Жильбер вспоминает, все снова встает перед его глазами. Нет, те, кто называется его семьей, ничего не узнают, пока он не вернется в Бастиду.

— Так как же вас зовут? — снова спрашивает медсестра.

— Авель Пинед... Да, да, Пинед. Авель — как тот, которого убил брат.

— Вы с Юга?

— Из Экс-ан-Прованса. А где мы находимся?

— В Марселе, — отвечает сестра. — Вы были репатриированы из Одессы, с последним пароходом... Но в каком состоянии!.. И ко всему прочему — еще воспаление легких. Словом, надо все это забыть. Хотите, я позвоню от вашего имени кому-нибудь в Экс?

— Да, пожалуйста, доктору Луи Валлесу. Скажите, чтобы он приехал за своим другом Жилем, он поймет.

Снова увидеть Луи! Снова увидеть Матильду, свою маленькую Клоди, Хосе, этих славных Гоберов, старуху Мари, всех друзей — всех, кто еще там. Жильберу хочется кричать от счастья. Он с удивлением отмечает, что даже и не вспомнил про Жоржа и Франсину. Как он мог до такой степени забыть Франсину, свою жену, ее красивое лицо, ее тело? Как он мог прийти к такому безразличию? Только одно женское лицо видел он в бреду и в воспоминаниях... это лицо Матильды... да, Матильды, ее взгляд, такой ясный, ее смуглую кожу, ее стройное, сильное тело. Он часто грезил о ней. Он и сейчас о ней думает. Жильбер старается подняться, он цепляется за изголовье кровати, за стул, за край умывальника. И видит в зеркале свое отражение.

— Боже правый! — восклицает он. — Я превратился в настоящую развалину!

Вот и Луи — он все такой же, широкая улыбка не может скрыть его волнения. Все в нем дрожит: голос, руки, вцепившиеся в плечи Жильбера, веки, из-под которых текут слезы.

— Авель Пинед! Еще бы — конечно, я сразу понял! Понимаешь, после того как из Одессы пришел последний пароход с репатриантами и мы не обнаружили в списках тебя, мы решили, что уже больше никогда тебя не увидим. В Бастиде считают, что ты умер.