Ранний ледостав - [133]

— Я очень прошу тебя, Карыкур, помоги… Я… я… Я все, что ты пожелаешь, для тебя сделаю. Я все вижу: ты любишь меня, все еще любишь, мой Карыкур… — Она вдруг прикоснулась губами к его щеке, потом впилась в губы, прижалась грудью, а сама все шептала: «Карыкур, ах, Карыкур… Ну что ты стоишь, как неживой…»

А Карыкур… О, что творилось в это время в его сердце!.. Он не успел еще забыть головокружительную сладость ее поцелуев, и когда она потянулась к нему, он, на миг забыв обо всем, отозвался на ее ласки, ожидая, что все будет, как тогда… Но эти новые ее поцелуи не вызвали в нем ничего, кроме брезгливого отвращения, словно коснулось его щеки, его губ нечто неживое, мертвенно-холодное…

Она льнула к нему всем телом, а он никак не мог понять: зачем она здесь, эта чужая, далекая женщина, пытавшаяся уверить его, что она-то и есть его любовь, зачем она виснет на нем, теребит, прижимается своими губами? Нет, не может быть, что это из-за нее он выстрадал столько… Он стоял неподвижно, как столб, уже никак не отзываясь на ее ухищрения…

И вдруг до слуха его донесся призывный лебединый клик. Он поднял голову и увидел над вершиной могучей ели пару гордых неразлучных птиц. Медленно взмахивая мощными белоснежными крыльями, они величественно проплыли над ними, оглашая окрестность своим кликом. «Хо-танг, хо-танг», — перекликались лебеди. — «Где ты? Где ты?»

И Карыкур, провожая их: взглядом, невольно вспомнил старинную легенду об этих птицах, что не могут они жить друг без друга, вспомнил и то, как, до беспамятства влюбленный, несколько лет назад, под этой самой елью, рассказывал легенду ей, Айнэ, и лебеди где-то рядом, на соседнем озере, всю ночь оглашали округу своими любовными песнями. Вспомнил он и клятву, которую они тогда дали друг другу…

«Может, это как раз та самая пара и есть? — подумалось ему. — Ведь лебеди до конца своих дней остаются верны друг другу. Да, скорее всего, это они, до сих пор вместе…»

Пролетевшие лебеди вывели Карыкура из его странного оцепенения. С усилием освободившись от ее рук, он сказал, с трудом выговаривая слова:

— Уходи, Айнэ… Иди к своему Кулику, коли тебе лебеди не по нраву… — И, не замечая ее насмешливо-изумленного взгляда, он быстро зашагал той же дорогой, по которой пришел сюда, разбрызгивая воду болотниками.

«Неужели это та самая Айнэ? — все задавал и задавал он себе один и тот же вопрос, шлепая по бесконечно разлившимся весенним лужам. — Та самая Айнэ, которая сидела когда-то со мной под высокой елью и клялась в вечной, как у белоснежных лебедей, любви…» Словно бы раньше, до армии, была одна Айнэ, а теперь — совсем другая. Никак не мог Карыкур понять, как это могло случиться… «Выходит, слова ее шли не от сердца, — неотвязно думал он. — Просто так, как вылетают изо рта слюни… А может, этот самый Кулик во всем виноват? Перевернул ей мозги, переворошил, как сухую траву? — От этой неожиданной мысли Карыкур даже остановился у куста тала. — Да, да, это он виноват, Кулик. Он сделал Айнэ такой. Он же привык перебирать женщин… У, болотная птица, перелетает с одной кочки на другую… И Айнэ такой же с ним стала… Ох, Кулик, собачий ты узел! — процедил он сквозь зубы. — Ну аукнется тебе все это. Сполна свое получишь… За Айнэ я, конечно, ничего не смогу тебе сделать, — пожалел он. — Тут тебя не взять, вывернешься… А вот за погибших оленей… Здесь-то ты от меня не ускользнешь… Да, да, собачий узел! Заарканю… крепко заарканю тебя… За самые рога, чтоб вырваться не смог…»

В дом к Нятаме вернулся он поздно, хозяева уже легли спать, и друг, чуткая душа, заметив, что Карыкур расстроен, не стал будоражить его вопросами, а Карыкур за это был ему благодарен — ему так надо было сейчас остаться наедине со своими впечатлениями, своими мыслями…

Там, у ели, ему казалось, что уж теперь-то все, теперь можно ставить последнюю точку в их отношениях, а сейчас, как ни странно, мыслями он опять и опять возвращался к ней. Прежняя Айнэ, его первая любовь, никак не хотела покидать сердце, и будет — он это ясно понимал сейчас — занимать в нем свое место до тех пор, пока не войдет в его жизнь другая, не уступающая ей по силе любовь.

«Но будет ли у меня такая любовь? Такая же горячая и самозабвенная, как первая? — спрашивал он себя. — И почему только так бывает? Ведь теперь-то я хорошо знаю, что она совсем не та, какой ее себе представлял… Просто легкомысленная вертушка, как сказал бы Нятама. Я же хорошо понимаю, что она недостойна была моей любви, моих чувств, над которыми надругалась, которые растоптала… — Карыкур тяжело вздохнул и перевернулся на другой бок на отведенной ему гостевой раскладушке. — Вот черт, как все это устроено… Я же ненавижу Айнэ, проклинаю ее… А все равно и сейчас — тянет к ней, только к ней… Не могу забыть… Да и забуду ли когда? Вряд ли…»

Судьба Айнэ, подстерегающие ее семейный очаг беды (а то, что они начнутся не сегодня-завтра, Карыкур теперь нисколько не сомневался) как-то исподволь навели на размышления о молодых его сверстницах вообще. «И что за мода у них пошла? — с какой-то саднящей обидой ругался он. — Как увидели приезжего парня — сразу без ума от него… Кто бы он ни был — лишь бы приезжий. Покрутятся с неделю — и тут же замуж. Да еще хорошо, если замуж. О, собачий узел! Как увидела — так сразу и все, что у нее есть, отдает. А потом кукует с ребенком одна, мучается… Да и замуж если выйдет — тоже не всегда складно. Кой! И ведь детей все они не ханты записывают, другими национальностями, по мужу… Так дело пойдет — нашей маленькой народности, глядишь, совсем не станет…»