Рандеву и другие рассказы - [27]

– Сэм, – позвал он негромко. – Сэм, ты где?

Из-за дверцы рубки показалась знакомая борода.

– Тут я, сэр, – отозвался сиплый голос. – Смотрю, значит, все ли устроено по бристольской моде.

Жена Сэма обреченно вздохнула бы, увидев, как выглядит ее муж. Свитер в пятнах мазута, резиновые сапоги заляпаны грязью и присыпаны угольной пылью. Подозрительного вида старая клеенчатая шляпа сдвинута на затылок. А в углу рта торчит окурок.

– Где же твой воскресный костюм, Сэм? – подмигнул ему Фергюсон.

– Да боже правый! Вот уж нашли что спросить! – Сэм даже в лице переменился. – Я, сударь, загнал его по-тихому в Молтби. А что, не пропадать же добру? Парень, которому я продал, и так взял костюмчик считай что даром.

– Ну и ладно, Сэм. Больше нам с тобой тугих воротничков не носить. Пропади они пропадом, эти костюмы!

Они поднялись на палубу.

– Когда прилив?

– Да через полчаса, я думаю, сэр. А завтра к утру будет еще на два фута повыше.

– Думаешь, поплывет?

– А то! Как миленькая. Нет, с ней хлопот не будет.

– Ну и отлично, Сэм. Полагаю, в таком случае у нас все готово. Завтра буду здесь как штык. Ну что, не жалеешь, а?

Сэм только сплюнул в воду.

– А какую обещают погоду?

– Ветер попутный. Будет сильно задувать юго-восточный, вот увидите. Но она выдержит. Чтобы ее потопить, надо что-нибудь пострашнее, чем летний бриз.

– Надеюсь, ты прав, Сэм.

Фергюсон забрался в лодку Сэма. Буквы на корме яхты были уже не выцветшими, а четкими, они гордо и смело глядели в лицо миру: «Adieu Sagesse»!

Фергюсон и Сэм с улыбкой переглянулись и немного помолчали.

– Ну, до завтра, Сэм!

– До завтра, сэр!

Фергюсон поднимался по крутой лестнице, которая вела к его дому – «Каштанам». Вдали за холмами уже садилось солнце. Темно-оранжевое, грозное. Сгущались серые тучи. У выхода из бухты равномерно шумел прибой.

Дождь, ветер – какая разница? Внизу, прямо под ним, лежал Молтби, уютный и безопасный. Как он ненавидел навеки поселившийся тут дух лицемерия! Чопорные, аккуратные дома, узенькие садики, помпезные цветы, посыпанные галькой дорожки. Старые девы вечно подглядывают из-за закрытых ставень. Отставные офицеры вышагивают по эспланаде. Прихожане, клубное общество, любопытные лавочники, угодливые портовые власти… – все они растоптали живую душу Молтби и навеки запечатали ее клеймом с черепом мертвеца и убийственными словами: «Приморский город».

Ох, как он их всех ненавидел!

Только чайки здесь живые и настоящие, чайки и безмолвные, тяжелые воды бухты. Дух, который все еще таится под булыжниками рыночной площади. Дым, который курится из труб сбившихся в кучу домов. Крики грачей по вечерам. Высокие молчаливые деревья на склоне холма. Спокойная красота моря после заката. Нежные белые туманы после летних дождей. Вот и все, что останется в памяти.

Куда бы он ни поплыл, он унесет в душе любовь к этим вещам – но не к Молтби; Молтби мертв, так что ему нечего жалеть и бояться нечего. Его ждало неведомое – прекрасное, пьянящее, бесконечное. И зов в душе звучал все сильнее, все неотвратимее. Зов самой жизни. В свои шестьдесят один он стоял на пороге осуществления мечты.

Фергюсон откинул голову назад и засмеялся. Да, он стар, стар, но это не важно. Кому какое дело? Мир принадлежит ему.

Его последний вечер. Вечер, как многие другие. Он вспомнил, что на ужин приглашен Трэверс, и представил себе сцену в столовой. Новое платье Хелен. Шумное дыхание прислуживающей за столом горничной, когда она усердно раскладывает овощи. Лучший дом в Молтби.

– Ну и забирайте его! Все забирайте! – выкрикнул он вслух.

Adieu, sagesse! Едва войдя в дом, он услышал громкий смех жены, доносившийся из гостиной. Кто-то из дочерей завел граммофон. На столике в прихожей лежала шляпа достопочтенного Трэверса. Фергюсон глянул на нее искоса, и в глазах у него сверкнул огонек. Он намеревался повеселиться – в первый и последний раз повеселиться в Молтби.

– Ричард, ради бога, где ты пропадал? – набросилась на мужа недовольная миссис Фергюсон. – Через минуту ударят в гонг. Ты же прекрасно знаешь, что мистер Трэверс приглашен к нам на ужин.

– Знаю, знаю. Потому и припозднился. Нарочно тянул до последнего момента, – весело ответил Фергюсон.

Миссис Фергюсон в изумлении открыла рот. Девочки оторвались от граммофона и уставились на отца. Что же касается достопочтенного Трэверса, то он вытащил из кармана большой носовой платок и шумно прочистил нос: какой ужас, какой стыд – бедолага уже успел напиться.

– Как поживаете, Фергюсон? – спросил гость, делая вид, будто не заметил несчастную ремарку хозяина. – Что-то я вас в последнее время нигде не вижу. Кроме как в церкви по воскресеньям, разумеется.

– Не знаю уж, в чем дело, может, осень так действует, – провозгласил Фергюсон с самой невинной улыбкой, – но только в последние недели я сплю в церкви гораздо крепче, чем обычно. Да ведь и ты тоже, дорогая! – обратился он к жене. – Я заметил, что в прошлое воскресенье ты проснулась после проповеди, только когда миссис Дрюс запела «Мир небесный, мир благой!».

Миссис Фергюсон побагровела, как пион. Дочери закашлялись. А преподобный Трэверс наклонился пониже – якобы погладить спаниеля.