Радуйся, пока живой - [24]

— Обычно его прикрепляют к смертникам, не так ли, любовь моя?

— Ну зачем ты, Геня? Просто он действительно всегда сопровождает… то есть, не подчиняется никому, кроме хозяина…

— Ладно, не темни… А почему вампир?

— Как почему? Ты клыки видел?

— Видел, и что? — Леву трогало, что Галочка вела себя с ним по-приятельски, бесхитростно, называла на «ты», хотя и разными именами, зато ночью, во время сексуальных упражнений, переходила на «вы» и обращалась исключительно по имени-отчеству.

— Ничего. Точно такие же у Дракулы. Да у любого вампира, какого ни возьми.

— Честно говоря, я с вампирами пока не встречался.

— Встретишься еще. Их теперь повсюду полно.

Она не шутила — и это нормально. Какие уж тут шутки. Реальность, в которой они пребывали, являлась жутчайшей из мистификаций, какие только знала история, но ведь никому не приходило в голову над этим смеяться.

— Подумаешь, клыки, — усомнился Лева. — Это еще не доказательство. Всякие бывают зубные патологии.

— Он вампир, — уверила Галочка. — Даже не сомневайся. Но своих он не трогает, ему запрещено.

В тот же день Пен, или Муму угостил его на ночь толстой оранжевой таблеткой, что впоследствии делал каждый вечер.

— Что это? — спросил Таракан.

— Натуральный продукт, — пояснил Пен. — Экологически чистый. Новинка фирмы.

— Но для чего мне?

— Потенцию повышает, ум проясняет. Пей, хорошая вещь. Я тоже пью. Все пьют.

— У меня с потенцией все в порядке.

— Все равно не помешает. Пей!

На второй раз Лева схитрил, затолкал таблетку за щеку, но Пен окинул его таким красноречиво-тусклым взглядом, что Лева решил больше не мудрить. Или если мудрить, то не с Пеном. Тут Галочка права. Пришелец он или Дракула, но совершенно очевидно, что человеческая жизнь для него все равно, что сопля на вороту. Бомжевое бытование выработало у Левы обостренное чувство субординации. Ему не надо было объяснять, на кого можно залупаться, а с кем выйдет себе дороже. Про таблетки он подумал: колеса, ничего страшного. Не героин же.

Однако вскоре почувствовал, что «колеса» не такие уж безобидные. По ночам теперь спал как убитый, без всяких сновидений и былых кошмаров, зато среди дня, бывало, накатывало. Сознание вдруг начинало двоиться, троиться и работало с какими-то чудными перебоями, точно автомобильный движок с грязными свечами. Иногда он напрочь терял ощущение собственного «я», то есть того сложного, бесценного комплекса идей, мыслей и неуловимых эмоций, принадлежащих только ему, отделяющих его от мира, иными словами, въяве утрачивал то самое, что верующие люди называют бессмертной душой. Сердце охватывала невероятная, тупая тоска, словно из него с помощью какого-то невидимого, чудовищного насоса откачивали энергию жизни. Сравнить это выхолащивание сознания было не с чем, разве что с осенним увяданием природы… Он пожаловался Галочке (уже на городской квартире), что, кажется, над ним производят какой-то химический опыт, превращают его в куклу, но девушка его успокоила. Никакой это не опыт, обычная профилактика, через которую проходят все сотрудники корпорации. Скоро неприятные ощущения исчезнут, и он почувствует себя вполне счастливым. Он поинтересовался, что означает в данном случае слово «профилактика», в ответ услышал знакомый компьютерный щелчок, и на Галочкины прелестные глаза опустилась непроницаемая шторка. К этому времени он уже догадался, что замыкание в ее бедовой головке происходит не тогда, когда она хочет что-то скрыть, а когда ненароком вступает в некую мертвую зону, где у бедной девушки размыты, стерты все понятийные ориентиры.

Впрочем, она оказалась права: томительные состояния, когда он будто терял себя, опустошался, как спущенная шина, постепенно утратили остроту, не мучили так сильно, и одновременно он все чаще начал воспринимать себя не тем, кем был прежде, Левой Тараканом, или еще раньше — Львом Ивановичем Бирюковым, а именно Игнатом Семеновичем Зенковичем, Геней Попрыгунчиком, солидным бизнесменом, новым русским и двоюродным племянником Самого. Даже отдельные воспоминания, связанные с прошлой жизнью Зенковича, накатывались, как свои собственные. Чудеса в решете да и только! Если Галочка это имела в виду, когда говорила, что он будет счастлив, то ее обещание сбывалось.

И это не пустые слова. Если не обращать внимания на то, что он находился под неусыпным надзором Пена-Муму, а также, вероятно, многих других людей, которые за ним следили, и если не забивать голову мыслью о том, что век его короток и измерен чужой волей, получалось, что судьба определила ему завидное положение, о каком может только мечтать обыкновенный смертный на оккупированной территории.

Часы и дни тянулись, как сладкий сон. Источенный, переутомленный за ночь Галочкиными ласками, просыпался он поздно, после десяти, а то и одиннадцати, и девушка прямо в постель подавала ему кофе со сливками; и пока он пил и выкуривал первую сигарету, сообщала, сверяясь с записной книжкой, распорядок дня: где предстоит обедать, с кем встречаться и кому позвонить. Кроме того, что Галочка была нимфоманкой, она оказалась превосходной, отменно вышколенной секретаршей, за которой он жил как за каменной стеной. Потом он шел в ванную и подолгу отмокал в горячей воде, тоже в присутствии Галочки, которая, естественно, пыталась склонить его к неурочной случке, используя хитрые и неожиданные приемчики, но это удавалось ей нечасто: постепенно Лева научился уклоняться от ее горячечных домогательств.