Радуга в небе - [4]

Женившись на дочери аптекаря, изображавшей принадлежность к верхам, он и сам превратился в сноба, неявного, но упорного, страстного поклонника всего утонченного, ненавидевшего любые проявления грубости и топорности. С годами, когда выросли трое его детей, а он превратился в основательного мужчину средних лет, он стал интересоваться другими женщинами и охотился за запретным наслаждением, беззастенчиво пренебрегая буржуазной супругой, вопреки ее негодованию.

Третий сын, Фрэнк, с самого начала отказался получать какое-либо образование. С самого начала его манили к себе бойни за фермой. Брэнгуэны сами забивали скот и снабжали мясом округу.

Постепенно это стало еще одним доходным делом на ферме.

Еще ребенком Фрэнк как завороженный не мог отвести глаз от темного ручья крови, сочившегося с боен, или от работника, несшего в сарай половину гигантской бычьей туши с почками, утонувшими в слоистом жире.

Это был красивый парень, мягкими каштановыми волосами и правильными чертами лица напоминавший римского юношу. Он более других отличался живостью, а также нервностью и слабостью характера. В восемнадцать лет он женился на фабричной девчонке, бледной толстушке с хитрым взглядом и вкрадчивым голосом, сумевшей влезть к нему в печенки и с тех пор рожавшей ему что ни год по ребенку, что делало его посмешищем в глазах окружающих. Но занявшись ремеслом мясника, он стал толстокож и не обращал внимания на насмешки, вызывавшие у него одно лишь презрение. Он пил и нередко посиживал в пабе, где громогласно рассуждал о том о сем, словно знал все на свете, хотя на самом деле был всего лишь шумным невеждой.

Старшая из дочерей, Эллис, вышла за шахтера и некоторое время штурмовала Илкестон, после чего с многочисленным своим семейством перебралась в Йоркшир. Младшая же сестра, Эффи, осталась дома.

Последним ребенком был Том: родившись намного позже братьев, он делил общество сестер и был любимцем матери. Исполнившись решимости, она наперекор всем, как только ему исполнилось двенадцать, отправила его в классическую школу в Дерби. Сам мальчик ехать туда не хотел, и отец готов был пойти ему навстречу, но миссис Брэнгуэн закусила удила. Ее тонкое, ладное, облаченное в широченные юбки тело было теперь центром, вокруг которого вертелось все в доме, и если она на что-нибудь решалась, пусть бывало это не так уж и часто, другие члены семьи вынуждены были пасовать.

И Том нехотя пошел в школу, где с самого начала стал неудачником. Он верил, что мать вправе предписать ему учение, но понимал, что право это идет вразрез с особенностями его характера. Глубоким и затаенным детским внутренним чувством он предвидел все, что с ним будет, что в школе он станет являть собой жалкое зрелище. Но принял он свою печальную участь как неизбежное зло, так, словно представление матери о нем — истина, в то время как истинная его природа — ошибочна. Если б для него возможно было изменить собственную природу согласно его желанию, то он стал бы таким, каким надеялась увидеть его в своем любовном заблуждении мать. Он стал бы умным, смог бы вырасти джентльменом. Это была голубая мечта его матери, и он понимал, что об этом же мечтает для своего сына всякая мать. Но дурака учить — что мертвого лечить, как довольно рано заявил он матери по поводу собственного обучения, что ее крайне опечалило и огорчило.

В школе он вел отчаянную борьбу со своей неспособностью учиться. Он был весь как натянутая струна, сидел бледный и напряженный от страшного усилия заставить себя сосредоточиться, усвоить то, чему его учат. Но все было напрасно. Если он и сумел подавить в себе первоначальное отвращение, совершить насилие над собственной сущностью, то дальше этого дело не пошло. Заставить себя заниматься он не мог. Мозг попросту отказывался работать.

Душевно он был очень развит, тонко воспринимал окружающее, обнаруживая первобытную, но врожденную и очень заметную деликатность. Но о себе он был низкого мнения, хорошо понимая свою ограниченность. Он знал, что мозг его медлителен и ни к черту не годен. С этим он смирился.

И в то же самое время чувства его были тоньше и разнообразнее, чем у большинства мальчиков. Внутренне он был более развит и сложен, нежели они. Он ненавидел их примитивную тупость и жестоко презирал их за нее. Но там, где требовался разум, он им явно уступал и мог лишь надеяться на их милость. Он был глупцом, не способным отстоять свое мнение в простейшем споре и потому вынужденным принимать то, с чем был не согласен. Принимая это, он даже не знал толком, убедили его или нет, предпочитая верить, что убедили. Но он искренне любил тех, кто умел давать пищу его чувствам. Он сидел оглушенный, ошеломленный нахлынувшими чувствами, когда учитель литературы проникновенно декламировал теннисоновского «Улисса» или «Оду западному ветру» Шелли. Губы его приоткрывались, глаза наполнялись напряженным, почти страдальческим светом. А учитель все читал, вдохновленный впечатлением, которое он производил на мальчика. Тома Брэнгуэна такие минуты просто сокрушали, он даже боялся этих неизъяснимых переживаний, такая непонятная бездна приоткрывалась тогда перед ним. Но когда тайком и превозмогая смущение, он сам брался за эту книгу и начинали течь слова: