Радуга прощения - [3]

Итак, я решил войти в доверие к уездному диктатору - Богдану Степановичу Зипунову. Вдобавок чувство справедливости всегда заставляло меня выслушивать не только голос христианских пастырей, но и их оппонентов, что я не раз осуществлял в Петербурге. Теперь же мне хотелось увидеть влияние живого оккультизма на умы людей новых, простонародных и потому наивных во всем, что не касается повседневной жизни.

Зипунов идеально подходил для моей задачи. Это был не очень молодой человек лет за сорок, начинающий полнеть, в штатском он выглядел существом довольно мирным. Была, впрочем, и одна внешняя черта, по моим наблюдениям характерная для палачей, служащих новой власти: какая-то совершенно гладкая, даже масляная кожа лица, подобная той, какая у обычных людей бывает на лысинах.

Лестно представленный Полторацким как "преданный товарищ", я нашел любезный прием и сразу начал нащупывать будущие пути. Во второй, более неофициальной части разговора, когда Зипунов уже перестал давать советы-приказы по искоренению всяческих империалистических недобитков, я осторожно намекнул, что среди прочего занимался в столице оккультными науками и даже проводил на квартирах заинтересованных лиц небольшие радения-мессы. Вскоре я получил приглашение совершить подобное в присутствии всей большевистской верхушки города и после месяца приготовлений приступил к оному.

Все было настроено на то, чтобы восхитить воображение провинциалов. Я возливал бутылку специального вина из чекистских запасов на обнаженное тело девственницы - с трудом отысканной крестьянки-сиротки. На следующих мессах она была заменена более спокойной Аленой - миниатюрной девушкой из приличной городской мещанской семьи, одной из учениц бывшей епархиальной гимназии, где я и познакомился с ней после того, как выступил перед гимназистками с рассказом о своих впечатлениях от общения с представителями петербургского Серебряного века.

Раз в месяц, откинув свои светлые кудрявые волосы, обнаженная Алена спокойно, с детским безмятежным любопытством смотрела на участников мессы, на их горящие сосредоточенные глаза, на великолепие форменных кителей, пока я с быстро приобретенной ловкостью собирал протекшее по ее животу и груди вино в специально заказанный сосуд, формой напоминающий плоскую воронку. Она вздрагивала - вино все-таки было холодным, - и вскоре я стал чуть нагревать его после погреба, потому что Алена мне понравилась своим на редкость приятным, спокойным характером и причинять ей лишние неудобства не хотелось. Собрав вино, я делал торжественный немалый глоток и передавал Зипунову, тот отхлебывал и вручал воронку Полторацкому, после чего она обходила остальных по мере понижения их ранга. Всего в комнате находилось не более восьми человек - за исключением тех случаев, когда к чекистам заглядывали их сослуживцы из соседних уездов.

Так же вдохновенно воспевал я "молитвы" в виде различных декадентских стихов, которые моя прихотливая память всегда сохраняла в количестве, пропорциональном их цветистой пошлости. После радения мы с Аленой уходили в каморку, где я обтирал ее полотенцем и помогал одеваться. Поскольку происходило это действо, как и положено оккультной мессе, в весьма поздние часы, я как правило провожал ее до дома, находящегося на окраине города. Обычно для нас выделялась специальная бричка, которой я лично правил, но иногда мы прогуливались под ручку и, хотя говорили по дороге мало, не чувствовали себя скованно. Все немалые деньги, выделяемые из чекистских богатств, Алена безропотно отдавала своей матушке, бывшей в курсе дела.

Поначалу многие чекисты после мессы сватались к ней на одну ночь, но тут случился парадокс: хотя и считается, что черный оккультизм поощряет всевозможный разврат, непременное требование девственности в этом обряде служило наилучшей защитой для Алены. Менять же девушек каждый раз было все-таки чересчур для нравственности уездного города, к тому же я не раз говорил Зипунову, что именно Алена подходит для избранной роли чрезвычайно. Поэтому он опекал ее чистоту лучше, чем самый строгий отец.

Постепенно месса потеряла очарование новизны, однако я с самого начала рассчитывал на то, чтобы прежняя прелесть перетекла в новую силу привычки. Действительно, все мы - чекисты, я, Алена - привыкли к этому смешному обряду, и он стал приятен для нас, как чашка домашнего чая по возвращении со службы. Даже эротизм мессы вылился в какое-то семейное чувство, так что многие чекисты до или после возлияния заговаривали с Аленой со спокойной нежностью и бескорыстной предупредительностью. В эти моменты и я чувствовал странное удовлетворение, хотя с точки зрения знаменитых петербургских оккультистов обряд был состряпан бездарно и безграмотно, чувствовались, что после него уездные палачи в черных одеждах обретают некое им самим неясное подобие сострадания к слабому.

После первой мессы с участием Алены мне передали повеление срочно явиться пред очи Зипунова. В приемной я гадал о своей дальнейшей судьбе: пронеслась мысль о том, что, если я не выйду отсюда на волю, получится неловко: я еще не платил квартирной хозяйке за этот месяц. Более серьезные переживания не тревожили меня потому, что в новой России я постоянно ожидал ареста и столь многократно прорепетировал его в своем сознании, что бояться попросту надоело.