Радуга. Цыган и девственница. Крестины - [7]

Ей нравилось, что на Востоке люди так склонны к гиперболам; этим они завоевали ее сердце.

И тем не менее, в этих словах заключался смысл, которого не могло уничтожить ни разъяснение о калитке, ни какие-либо гиперболы. Этот смысл не терял своего значения. Как связать между собой игольное ушко, богатого человека и царство небесное? И какое игольное ушко здесь подразумевается, какая степень богатства, и какая награда в царстве небесном? Кто может разъяснить это все? Здесь кроется какая-то абсолютная истина, и все относительные толкования разъясняют ее только наполовину.

Можно ли понимать эти слова буквально? Был ли ее отец богатым человеком? Мог ли он попасть в царство небесное? Или он был богат только наполовину? Или скорее беден? Во всяком случае, пока он не раздаст все свое имение бедным, ему трудно будет попасть в царство небесное. Ушко иглы будет для него очень тесным. Она почти желала, чтобы он был неимущим бедняком. Если строго держаться подлинного смысла этих слов, то всякий, имеющий что-либо, может считаться богатым. Она мысленно представляла себе, как отец раздает крестьянам их округа пианино, обеих коров, свои деньги в банке, представляла, что они будут так же бедны, как семья Веррис, и жестоко мучилась. Она этого совсем не хочет. Она не может согласиться на это.

— Значит, — думала она, — надо оставить в стороне все это царство небесное, вот и все. Нечего об этом и раздумывать, какое бы игольное ушко здесь ни подразумевалось. Больше она не ломала себе голову над разрешением этой задачи.

Она не станет бедной, как Веррисы, что бы об этом ни толковали все изречения на свете; она не хочет быть грязным, жалким созданием, подобным им.

Так отказалась она от буквального применения текста.

Большим удовольствием было для Урсулы рассматривать коллекции фоторепродукций с картин итальянских художников: Джотто, Фра Беато Анджелико и Филиппо Липпи. Они были знакомы ей с детства, и у нее в памяти запечатлелись мельчайшие детали отдельных картин. Цветы, сияние, ангелы, демоны Фра Анджелико приводили ее в восторг, но изображение всемогущего бога, окруженного ангелами, всегда раздражало и возмущало. Неужели эта бессмысленная фигура в торжественных одеяниях воплощает в себе смысл всего бытия и может служить центром мира? Такие милые ангелы, такое чудесное сияние, и все это только для того, чтобы окружить плоского, банального бога. Она чувствовала острое недовольство, но была еще не в силах разобраться во всем до конца.

Много чудесного и удивительного было кругом в самой жизни. Наступала зима, и длинные ветви сосен тонули своими концами в пушистом снегу, ярко выделяясь зелеными иглами на белоснежном фоне. Снежное поле было усеяно самыми разнообразными следами птиц и животных. То виднелась прямая, блестящая дорожка, протоптанная фазанами, то лохматые следы кроликов с двумя парами оттисков передних и задних ног; заяц оставлял более глубокие отпечатки, и следы его задних ног, сливаясь вместе, образовывали глубокую ямку; следы кошек напоминали вдавлины горошин в стручках, а птичьи лапки вырисовывались тонким, кружевным узором. Зима вызывала чувство ожидания приближающегося Рождества. По вечерам в мастерской тайком зажигалась свеча и слышался звук сдержанных, негромких голосов. Мальчики готовились к рождественскому представлению. Два раза в неделю в церкви, при свете ламп, происходили репетиции хора, устраиваемые отцом для разучивания старинных рождественских гимнов. Девочки принимали в них участие. Все вокруг приобретало таинственный, увлекательный, особый смысл. Каждый готовился к чему-нибудь.

До Рождества оставалось совсем немного. Девочки коченеющими пальцами украшали церковь гирляндами из остролистника, ели и тиса, пока вся она не приобретала праздничный вид. Урсула вешала над деревьями и над люстрой ветки омелы, сажала на сучок тиса серебряного голубя, и вся церковь обращалась в таинственный тенистый уголок.

В хлеву для коров мальчики мазали гримом лица для репетиции в костюмах. В чулане уже висела мертвая индейка с распростертыми пестрыми крыльями. Наступало время стряпать рождественские пироги.

Чувство ожидания все усиливалось. На небе показывалась вечерняя звезда, рождественские гимны были готовы звучать повсюду. Звезда была сигналом неба, земля должна была ответить на него своим приветствием. Наступал вечер, сердце радостно билось, руки были полны подарков для раздачи. Слова вечерней церковной службы отзывались с трепетным волнением в душе.

Проходил вечер, наступало утро, происходил взаимный обмен подарками. Радость и мир водворялись в каждом сердце. В рождественском концерте сменялся хор за хором, всякая вражда исчезала, все протягивали руки навстречу друг другу; мир распространялся по всей земле; душа ликовала и пела.

Но утренние часы сменялись дневными, день переходил в вечер. Рождественский день постепенно терял все свое очарование, делался бесцветным, плоским, заурядным праздником, не говорящим сердцу ничего. Как это было горько! Такое чудное, великолепное утро и такой будничный день и вечер, в течение которых медленно, безвозвратно гасло чувство утреннего восторга и душевного подъема; гибло как слишком рано распустившаяся почка, захваченная весенним заморозком. Ах, зачем это Рождество было таким обыденным, пошлым праздником с традиционными блюдами и горой игрушек! Неужели взрослые не могли забыть будничные повадки своей души и отдаться целиком восторженному настроению? Куда девалась радость, во что обращался восторг? Отец сидел мрачный, расстроенный, чувствуя, что этот день ничем не отличается от других дней, и что в душах нет никакого внутреннего подъема и просветления. Мать становилась для него пустым местом, как будто бы он навсегда изгнал ее из своей жизни. День наступил, и прошел, но ожидаемой радости он не принес. Все погасло, поникло и приняло обычные застывшие формы. Может быть, острое чувство быстрого разочарования во всем и стремление к новому, исключительному, к поиску неизведанного, сверхъестественного Урсула унаследовала от отца.