Радуга. Цыган и девственница. Крестины - [10]

В этом самоуверенном ожидании было что-то затронувшее ее, и давая ему руку, она рассмеялась смущенным красивым смехом, и задержала на секунду свое дыхание, как взволнованный ребенок. Он захватил ее ладонь всей своей рукой и пожал, с поклоном. Его глаза внимательно разглядывали ее. Она почувствовала прилив гордости, и сердце ее затрепетало.

— Ты знаешь, Урсула, это мистер Скребенский, — сказал дядя Том своим задушевным голосом.

Невольно вспыхнув, она повернулась к незнакомцу, как бы для того, чтобы подтвердить, что она его знает, и снова засмеялась дрожащим, взволнованным смехом.

В его глазах мелькнули огоньки, полурассеянное внимание обратилось в сосредоточенное. Он был в возрасте двадцати одного года, с гибкой фигурой и темными волосами, зачесанными назад.

— Вы надолго сюда? — спросила она.

— У меня месяц отпуска, — сказал он, поглядывая на Тома Бренгуэна. — Но мне надо посетить различные места и успеть побывать повсюду.

От его слов на нее повеяло внешним миром. Как будто бы она сидела на вершине горы, а у ее ног простирались смутные очертания всего света.

— У вас месяц отпуска? Где же вы служите? — спросила она.

— Я инженер в армии.

— А! — воскликнула она радостно.

— Мы оторвали тебя от занятий, — заметил дядя Том.

— О, нет, — живо возразила девушка.

— Она не стала дожидаться, пока ее оторвут, — добавил отец.

Это была сказано так неуместно. Она сама может сказать за себя.

— Вы не любите заниматься? — спросил Скребенский, поворачиваясь к ней и ставя вопрос по-своему.

— Некоторыми предметами я занимаюсь охотно, — ответила Урсула. — Я люблю французский, латынь и грамматику.

Он пристально наблюдал ее, сосредоточив все свое внимание, затем покачал головой.

— Я не охотник до этого, — сказал он. — Все говорят, что инженеры — мозг армии. А я полагаю, что я потому и поступил в инженеры, чтобы воспользоваться силой чужого ума.

Его слова звучали одновременно легкой насмешкой и печалью. Это тронуло и заинтересовало ее. Умен, или нет, он во всяком случае был интересен.

Ее привлекала его прямота и независимость. Она чувствовала, что линии их жизни начинают сближаться.

— Дело не в уме, — сказала она.

— А в чем же? — послышался ласковый, полунасмешливый голос дяди Тома.

Она повернулась.

— Дело в том, чтобы люди обладали мужеством, — ответила она.

— Мужеством для чего? — продолжал дядя.

— Для всего.

Том Бренгуэн криво усмехнулся. Отец с матерью сидели молча, внимательно прислушиваясь. Скребенский ждал; Урсула говорила для него.

— Все — это значит ничего, — со смехом заявил дядя.

В эту минуту он был ей противен.

— Она не применяет на деле того, что проповедует, — заметил отец, проводя рукой по волосам и заложив ногу за ногу, — у нее самой мало на что хватает мужества.

Урсула не стала отвечать. Скребенский сидел молча с выжидательным видом. У него было неправильное, почти некрасивое, довольно плоское лицо, с толстым носом. Но глаза были прозрачными и ясными, темные густые волосы были мягки, как шелк, усы мало заметны. При великолепной фигуре движения отличались легкостью, а кожа была тонкой и смуглой. Рядом с ним отец казался неуклюжим, а дядя Том надутым. Но все-таки он очень напоминал отца, только в более изящном варианте и еще он был таким блестящим, несмотря на свое некрасивое лицо.

Он был доволен своим существом в таком виде, каким оно было, как будто не могло быть и вопроса о каких-либо переменах. Он был именно самим собою. В нем таилось какое-то чувство предопределенности, производившее на девушку неотразимое впечатление. Он не стремился прилагать каких-либо усилий, чтобы показать себя лучше в глазах других, считая, что его надо принимать таким, как он есть, безо всяких извинений или разъяснений.

До такой степени его характер казался законченным и сложившимся, что как будто не было никакой необходимости в предварительных представлениях о нем — до знакомства с ним.

Это очень нравилось Урсуле. Люди, окружавшие ее, страдали такой неуверенностью и несамостоятельностью, что под чужим влиянием их личность совершенно менялась. Ее дядя Том ужасно менялся под воздействием других, то принижаясь, то возвышаясь, и она никогда не знала его действительной сущности. Она знала только его вечную неудовлетворенность собой, принимавшую различные внешние формы.

Но Скребенский, чтобы ни делал, как бы ни раскрывался, всегда оставался определенной личностью, твердо уверенной в себе и своих действиях. Относительно себя он не допускал никаких сомнений, он был непоколебим в своей обособленности и завершенности.

Это делало его в глазах Урсулы чудесным. Ей нравилось его красивое сложение, изысканность обращения, сдержанность, но больше всего то, что он не нуждался ни в чьем покровительстве. Он казался ей истинным джентльменом, аристократом по натуре.

Он сделался предметом ее мечтаний. В нем не было вечных исканий, постоянной неудовлетворенности. Он был доволен собой и своим существованием, оно целиком удовлетворяло его само в себе, и никто другой не мог в нем ничего ни прибавить, ни убавить. Он был независим и как будто в стороне от всех.

На другой день Урсула пошла, по приглашению, на ферму. Оба гостя еще не приезжали. Став у окна, она глядела в ожидании. Когда повозка подъехала, Скребенский, не дожидаясь остановки, соскочил на землю. Она видела, как он приподнялся, подобрался и прыгнул, потом со смехом сказал несколько слов и побежал к дому. В этих немногих движениях он вылился весь целиком, он был таким свободным, таким неотразимым. Его всегда окружала своеобразная ясная и тонкая атмосфера, казалось, он совершенно спокойно ждал своей судьбы, и это ожидание придавало ему характер некоторой беспечности, он был несколько медлителен и не делал лишних движений.