Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - [12]

— Нет, нет, я же сказала: под конец быстрее. Тут переход: пам, пам, пам, пам…

Пока она яростно взмахивала рукой, Стейнбек и Кип сели рядом с Дженкинсом и тоже откинулись на спинки стульев.

— Ну так как? — спросил Кипа Дженкинс.

— Я все думаю…

— И что решил?

— Попробовал бы недельки две, — сказал Кип, считая, что такое решение всех устроит и к тому же он не свяжет себя окончательно.

— Отлично, — живо откликнулся Дженкинс, — этого мне довольно. Если ты через две недели не… — И тут он едва не поперхнулся, оттого что кто-то сзади хлопнул его по спине. Все обернулись. Позади них стоял Смайли из газеты «Ньюс», глаза его весело блестели.

— Мне нужен ты, а не этот старикан-антрепренер, — обратился он к Кипу. — Дома у тебя мне сказали, что, наверно, ты здесь.

Кипу не хотелось встречаться со Смайли после его статьи.

— Смайли, а ты, оказывается, паршивое трепло, — сказал Кип.

— Послушай, Кип, прекрати, — шепнул Дженкинс. — Он газетчик и наш друг.

— Может, и так, — ответил Кип, но тут же опять повернулся к Смайли: — А я все же скажу: пакость ты выкинул. Никто не имеет права поганить то, что у человека в душе творится. А ты взял да выпотрошил все мое нутро на первую страницу.

— Сильно ошибаешься, — возразил Смайли, явно желая завоевать уважение Кипа. — После статьи в редакцию посыпались сотни писем. Почитал бы их! Письма от матерей, чьи сыновья сбились с пути и попали за решетку, да и от множества других. Поганить! Боже мой, да ты просто не понимаешь значения моей статьи.

Кип взглянул на Дженкинса, верит ли тот Смайли, и сказал:

— Тут сразу не разберешься. Но если, говоришь, письма…

— Есть кое-что и поважнее.

— Ну, выкладывай.

— Мы собираемся печатать твою биографию. Напишем ее вместе с тобой, а платить тебе будут по двадцать долларов с номера — материала хватит почти на неделю.

— Былое быльем поросло и никому не интересно, — сопротивлялся Кип в надежде, что с ним согласятся, но Дженкинс начал его уговаривать:

— Скажи ему, что подумаешь…

— Ни к чему это все, — отрезал Кип.

— От прессы не скроешься, — заметил Смайли, — почему бы тебе не помочь нам, мы же напечатаем, как ты хочешь?

— Да провались оно все к чертям… — пробурчал Кип.

— Ага, у тебя, значит, особо тяжелый случай… — возмутился Смайли. — Стиву Конику, выходит, легче было?

— Конику? — поспешно переспросил Кип. — А что с ним случилось?

Коник, человек образованный, попавший в тюрьму за подлог, работал с Кипом в тюремной библиотеке, и Кип очень к нему привязался.

— Коник вчера застрелился, — сказал Смайли. — Разве ты не слышал? Выбежал на улицу и пустил себе пулю в грудь: снег под ним был красным от крови. Ему не давали пособия по безработице, оттого что он — досрочно освобожденный на поруки, и на работу не брали — бывший арестант. Жена с детьми и без него жила впроголодь, а тут еще он у них на шее. Так чего же она стоит — честность, джентльмены?

— Он что, насмерть? — спросил Кип.

— А то, думаешь, промазал! — Смайли хмыкнул. — Знаешь, когда я прочитал письма в редакцию про то, что ты значишь для соотечественников, я сказал ребятам: был бы в Комиссии по досрочному освобождению такой парень, как ты, Коник и не подумал бы застрелиться.

— Как я? — с простодушным недоумением спросил Кип.

— Ну, конечно.

— Смеешься… — И он сам засмеялся. Но в глазах его появился блеск.

Смайли напомнил Кипу о мечте, которой он часто тешил себя в тюрьме, — выйти на волю и помогать таким отчаявшимся бедолагам, как Коник.

— А ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы справиться с такой работой лучше тебя? — спросил Смайли. — Разве в тюрьме ты не занимался чем-то в этом роде?

Кип кивнул, готовый, если над ним смеются, сделать вид, что так это и понял. Но, похоже, Смайли говорит всерьез. Ну а Дженкинс явно слушает с интересом. В тюрьме Кип был чем-то вроде связного, посредника между тюремными властями и заключенными, и все ему доверяли. Вспомнились голоса бывших товарищей, тех, кто приходили к нему делиться и малыми и большими бедами. «Я тот кусочек мыла несколько месяцев берег, это для меня очень дорогая вещь…» «Если он не вернет мой гребешок, изувечу. Ты ему скажи, Кип…» Даже надзиратель посылал его поговорить с арестантами, если назревал бунт. В ушах Кипа зазвучали яростные вопли заключенных, лязг металла о железные прутья решеток, грозные окрики охранников. Вот он бежит к надзирателю, просит разрешить ему, посреднику, миротворцу, поговорить с заключенными, потому что ему они доверяют.

— Так сколько мне заплатят за очерки о моей жизни? — с улыбкой спросил он Смайли.

— По двадцать долларов за каждый номер.

— Значит так: деньги за первые три сегодня же отдайте миссис Коник, остальное — в конце недели. На том и договорились.

— Идет, — согласился Смайли. — Принимаемся за работу.

Откинувшись на спинки стульев, они смотрели балетное адажио. Кип медленно постукивал кулаком правой руки о ладонь левой и думал о своем. Довелось бы ему вовремя поговорить с Коником, тот бы наверняка не застрелился. Нет, ложных сантиментов насчет бывших арестантов у него не было. На волю выходят и немало неисправимых рецидивистов. Но Коник! «Представить только! Я в Комиссии по досрочному освобождению! — думал Кип, поглядывая по сторонам. — Да нет, Смайли меня на пушку берет. А ведь в комиссии нужен такой, кому бы и арестанты доверяли, и вообще все». Да именно этим он и занимался в тюрьме. Ему вдруг отчаянно захотелось поверить в возможность осуществления его мечты. Однако он тут же посмеялся над собой и попытался ее похоронить. А она оживала вновь, еще более яркая, и все преображала. И он поймал себя на мысли о том, что работа в гостинице Дженкинса может оказаться интересной. Именно такой, какая ему нужна. Она как мост соединит два берега: тот, на котором сенатор, и другой, на котором такие, как Коник. А он, Кип, будет связным между ними.