Радикалы и минималисты - [45]
Столь же стремительно прошло вторжение Озона в Россию. В модных барах и клубах Москвы (не без творческих усилий российских прокатчиков) на столах появились спички с надписью «Другое кино» и кадрами из трех фильмов француза. Еще на этикетках были эпитеты: «дерзкий», «скандальный», «провокационный», «сексистский». Народ заинтересовался. Озон тем временем посетил фестиваль в Петербурге и заявился в Москву.
Все три представленные им картины очень разные, но есть и общий мотив. Одним из поворотных пунктов «Крысятника» (оригинальное название «Sitcom» – «Комедия положений», 1998) становится сцена, когда юный отпрыск добропорядочного семейства объявляет, что он гомосексуалист. Любовный мужской альянс образует завязку «Капель дождя». Латентное тяготение к сильному полу открывает в себе и один из «Криминальных любовников» – даром что совершил зверское убийство ради прелестей своей одноклассницы.
Но хотя Озон – участник и лауреат нескольких гей-лесбийских фестивалей, на самом деле не только сексуальная ориентация его героев определяет его место в современном кино. После широко разрекламированной (и прежде всего во Франции, стране cinema d'auteur) Смерти Автора остались единичные, рассеянные по киномиру «проклятые поэты» – экстремальные персонажи, выбивающиеся из ряда вон своим анархизмом, мессианизмом и (или) гомосексуализмом. Они были всегда и во Франции, породившей Верлена и Рембо, но чаще в менее картезианских странах. Таким был Пазолини, таким был Фассбиндер, таким был Джармен. Озон – воспитанный интеллигентный молодой человек с благополучной биографией – внешне никак не напоминает этих монстров. И все же он чем-то близок к этим «цветам зла». В отличие от датских и других «догматиков», Озон не играет в художественное целомудрие и, если прикрывает наготу чьими-то одежками, это, как правило, благородные туники классического авангарда – того же Бунюэля, того же Годара, того же Фассбиндера. Это – рудименты преданного проклятьям модернизма, который еще не обзавелся спасительной приставкой «пост». Фильмы Озона отличаются давно забытым качеством – кричащей искренностью, которая пробивается сквозь стилизаторский холодок, сквозь радикализм и минимализм. Каждый такой фильм – это крик души и содрогание тела, это вопль юношеского одиночества в мире закоснелых стереотипов. Время Озона наступает в эпоху виртуального отчуждения, когда эмоции снова становятся востребованы и даже преувеличены. Когда становится насущно необходим глоток Озона.
«Я монстр, убивший маму и папу»
Франсуа Озон не очень похож на свои картины. Почему? Именно это я пытался выяснить, когда мы познакомились с режиссером в Канне, когда мы встречались в Москве и пересекались в Париже – в офисе кинокомпании «Fidélité», что по-русски означает «Верность». Рабочий стол Озона был завален кассетами со старыми французскими фильмами: узнаю на обложках лица Жана Габена, Мишель Морган, Даниэль Дарье и других звезд 50-х годов.
– Неужели это и есть тайная страсть авангардиста Озона? Откуда такая любовь к национальной традиции?
– Просто я готовлюсь к новой картине. Ее действие происходит полвека назад, и я смотрю много фильмов того периода. Сценарий написан по пьесе Робера Тома, популярной в те годы, это комедия с криминальным отливом, она много раз ставилась во Франции и, кажется, даже в вашей стране.
– И называлась «Восемь влюбленных женщин». А подругой пьесе того же драматурга режиссером Аллой Суриковой был поставлен телефильм «Ищите женщину». Итак, первый исторический фильм в твоем послужном списке?
– Не забывай, «Капли дождя» – это Германия 70-х годов. Но в принципе да: на сей раз я забрался совсем далеко в историю.
– Ты тогда еще не родился. А все фильмы, что лежат на твоем столе, были очень популярны не только во Франции, но и в России. Потом пришли режиссеры «новой волны» и похерили «папино кино». Неужели ты решил его воскресить?
– Да, деятели «новой волны» заклеймили предков – это считалось хорошим тоном. Они научили, как снимать на улицах, в толпе, использовать непрофессиональных или неизвестных актеров, отображать «поток жизни». Но пришло новое поколение, свободное от диктата и этих установок. Теперь мы можем выбирать, для нас нет никаких табу. Например, свой новый фильм я буду снимать целиком в интерьере. В нем будет восемь женщин разного возраста и, представь, ни одного мужчины. (Смеется.) Я потерял интерес к мужчинам. Теперь я люблю женщин.
– Восемь (или восемь с половиной) – хорошее число для кинематографиста.
– Достаточно восьми. Они соберутся в одном помещении и станут, словно в детективе Агаты Кристи, выяснять, кто из них убийца. Так что единственный мужчина присутствует в картине в виде покойника. В таком фильме обязательно должны играть звезды.
– Например?
– Пока я не готов назвать всех исполнительниц, но, так и быть, открою один секрет. Вчера я обедал с Катрин Денев, она прочла сценарий, он ей понравился, и теперь я жду от нее окончательного согласия.
– Но ты же критиковал ее за то, как она сыграла в фильме «Танцующая в темноте». Сказал, что тебе как французу невозможно поверить, чтобы Катрин Денев изображала работницу завода.
