Ради тебя - [13]

— Любопытно! Крайне любопытно, — сказал начальник штаба.

— Посмотрите-ка сюда! — это был голос начальника разведки.

А командир бригады, радуясь, что это в прошлом, и в то же время злясь, что это могло — ох, как легко могло быть! — удивлялся:

— Ну и ну!

Пономарев видел их лица четко, как будто был рядом с ними, со своими товарищами по войне, которых он часто ругал, если делалось что-то не так, но которых он любил: через войну они шли рядом, деля с ним эту нечеловеческую жизнь. К тому же без этих людей он был ничто — так, брюзжащий желчный старикан, а с ними и с другими офицерами и с солдатами, которые подчинялись этим офицерам, он был командиром мощной и гибкой боевой единицы, послушной его воле и слову, и нужной ему, Пономареву, не ради звезд на погонах и власти, а чтобы истреблять этих ненавистных ему гитлеровцев. Как же можно было не любить всех в корпусе? Не любить корпус для Пономарева означало бы не любить жизнь.

Опустившись в сон еще на несколько ступеней, он оказался в своем штабе, где вместо начальника штаба делами занимается его старик. Штаб и отец отдельно не были вымыслом, но картина «его старик в штабе» была уже фантастикой. Он улыбнулся, увидев своего старика над картой, где были стрелы, разгранлинии, флажки, кружочки и сотни других значков, опустился еще по лестнице сна, и ему вдруг представилось, что он идет к летнему морю, по странно-пестрому городу. В городе низкие синекрышие дома, желтые деревья, улицы, выложенные лиловыми разноформенными плитами, а над улицами звучит музыка. Он добрался до моря и смотрел на него с похолодевшим от восторга сердцем.

… Кто-то военным голосом спросил по-немецки: «Имя и фамилия?» Он собрался было ответить, но рядом ударил взрыв и рассеклось небо. За взрывом негромко, но ясно последовал ответ:

— Вилли Брюггель.

Пономарев надел китель и вышел из-за плащ-палатки. Немец встал с табуретки и свел каблуки вместе.

Они посмотрели друг другу в глаза и, конечно же, узнали.

— Садитесь, — сказал по-русски Пономарев.

Брюггель сел.

Пономарев вышел из блиндажа и приказал адъютанту;

— Когда допросят, отправь к нам. Проследи, чтобы… вообще, пусть приведет себя в порядок. Часа на два я уеду.

Он тронул виллис и поехал, держась за тонкий зеленый руль, переключая скорости, сигналя, сбрасывая газ перед ухабами.

Мир тесен, думал он. И все-таки разве можно было предположить, что именно Брюггель попадет к нему? «А почему бы и нет? — спросил он себя через несколько километров. — К кому-то же он должен попасть? Все они рано или поздно, все они, — он поправился, — кого мы не убьем, попадут к кому-то».

… Брюггель был офицером из группы немцев, которые в начале тридцатых годов проходили подготовку в танковом училище большого волжского города. В этом училище на курсах был и Пономарев. Немцы жили обособленно — для них были свои классы, свое общежитие, в столовой им отвели отдельный зал. Но спортгородок был общий; на волейбольной площадке Пономарев и познакомился с Брюггелем. Знакомство это было шапочное — изредка после игры он говорил с немцем о ничего не значащих вещах. Он только начал входить во вкус чужого языка, и ему хотелось говорить с иностранцем, слушать настоящую немецкую речь, а не школярские вопросы преподавателя. Потом Пономарев, окончив курсы, уехал. Но люди не горы, как-то перед войной в Москве Брюггель вежливо остановил его у военторга. Брюггель был в штатском, поздоровался по-русски, и Пономарев хотел не узнать его. Но Брюггель назвал город, напомнил волейбол, и Пономарев должен был вспомнить.

Они поговорили минут десять тут же, не отходя от военторга. Брюггель предложил дойти до ближайшего ресторана, чтобы поболтать не торопясь, но Пономарев отказался, сославшись на то, что он спешит. Брюггель был корректен, не задавал щекотливых вопросов, сказал, что находится на дипломатической службе при посольстве. Пономарев знал, чем занимаются военные из миссий или состоящие при атташе. Расставаясь, Брюггель сказал, что будет рад оказать коллеге любую помощь в изучении немецкого языка, готов снабдить его интересными книгами и журналами, но Пономарев отшутился, ответив, что запаса литературы, которую он накупил у букинистов, ему хватит лет на двадцать.

С того времени с Брюггелем он не встречался, и вот нате же…

Игорь и Тарасов вычистили оружие, постирали, вымылись, наплавались и теперь лежали на горячем песке. Песок узкой полосой отделял краснотал от воды. Всем семерым ротный дал день на приведение себя в порядок. Игорь и Тарасов забрались сюда, Женька с Никольским застряли в санбате: Женька перевязывался, а Никольский — у своей врачихи; Бадяга и Батраков строили шалаш, Песковой же ушел шататься. Песковой любил шататься по чужим ротам и батальонам.

Солнце начало скатываться, уже не жгло, но еще очень грело. Лежать под ним в одних трусах, без всякого железа на тебе, дремать, дуть на муравьев, которые лазили по песку под самым носом и все хотели забраться на щеку, — было очень хорошо.

Так они и лежали еще с час. Потом Тарасов сел и стряхнул песок с живота.

— Схожу-ка в деревню, добуду бредень. Тут рыба должна быть. Ты особо не плескайся — пусть сплывется.