Ради тебя, Ленинград! - [33]
Я рванул дверь. Но ее низ за ночь примерз ко льду — хоть топором руби! А на стук никто не отозвался.
— Утонете, черти! — закричал я изо всех сил.
Кто-то за дверью зашевелился, но знать о себе не дал.
Нельзя было медлить ни секунды. Я прицепил домик тросом к машине и рывком вытащил его на крепкий лед. Вот тогда, открыв дверь, я увидел за ней смущенную Таню.
Она крепко спала после дежурства. А когда я ее разбудил, первым делом бросилась разбирать свое чучело на соседнем топчане…
Пурга как будто стала стихать. Во всяком случае, теперь можно разглядеть в небе облака. Они по-прежнему засыпали озеро снегом, но далеко на горизонте уже проглядывала голубизна. Значит, трассу будут скоро расчищать или рядом с ней начнут прокладывать новую нитку. Еще немного терпения — и придет помощь!..
Тяжело будет регулировщицам после такой пурги. Снег замел трещины и воронки. Ветер сбил все вешки. Тане придется все свои знаки расставлять заново. Ее маскхалат станет совсем незаметен на свежем снегу. Не дай бог какой-нибудь смертельно уставший шофер не разглядит Таню и наедет на нее…
Полуторку мою крепко тряхнуло. Удар пришелся в задний борт. Тут же кто-то выругался: «Куда прешь, халява!»
Я выскочил из кабины. На кузов наехала лошадь с санями. Объезжая машину сзади, она задела оглоблей за борт.
Оглоблю выбило. Ее поправлял, увязая в сугробе, старик солдат. Лошадь стояла смирно, но он бранил ее беспощадно. Увидев меня, старик вдруг замолк.
— Никак живой! — проговорил он с удивлением. — Один в кабине?
— Один!
— А ну-ка помоги затянуть ремень!
Я притянул оглоблю к дуге, все еще не понимая, зачем выехал вслед за уходившей пургой этот старый солдат. Закончив ремонт, он сказал:
— Тебе повезло, парень! Ты первый, кого я встречаю на озере живым.
И кивнул через лошадиный круп в сторону саней. Гам под рогожей лежало несколько окоченевших тел.
Я подарил своему спасителю пять пачек «Казбека», которые собирался обменять в батальоне на леденцы. Прощаясь, старик сообщил, где будут прокладывать новую трассу. Она должна пройти метрах в 200 севернее прежней колеи, занесенной снегом. Значит, машины пойдут еще ближе к открытой воде.
Старик поехал дальше, а я вскоре услышал шум трактора. Вернее, это был грейдер, пробивавший путь сквозь снежные заносы. Я бросился к нему по сугробам.
Водитель встретил меня без особой радости. Ему нужно было скорее прокладывать трассу на другой берег, а я просил вытащить мою машину.
Мне все-таки удалось его уговорить. Грейдер помог полуторке выбраться на новую трассу. Поблагодарив водителя, я поехал по расчищенному следу.
Ветер совсем утих. Выглянуло солнце. В его лучах глыбы льда сверкали, как драгоценные камни. Но радостней всего было снова увидеть Таню на своем посту.
Она сама прыгнула ко мне на подножку. Сказала, что волновалась за меня. Показала газету «Фронтовой дорожник», где писали о моих последних рейсах.
Пургу Таня переждала вместе со своими подругами в домике на полозьях. Наконец-то все они оказались вместе и провели комсомольское собрание. Ее избрали ответственной за политинформацию.
У нас обоих не было времени, и все ж не хотелось расставаться. Я опустил боковое стекло, чтобы Таня могла просунуть голову в кабину.
— Я тебя немного провожу! — сказала она, не слезая с подножки.
Я медленно повел машину по расчищенной грейдером полосе. Так мы проехали вместе метров 150. И вдруг низко перед машиной прошел в крутом повороте «мессершмитт». Положив самолет на крыло, летчик строчил из пулемета поперек трассы. Пули подняли ледяные фонтаны перед самым радиатором. Я тут же затормозил.
«Недолет!» — с облегчением подумалось мне. Я повернулся к Тане и наткнулся на ее обмороженную щеку. Танина голова упала ко мне на плечо.
С «мессершмитта» сбросили прыгающие мины. Их называли у нас на трассе «лягушками». Осколок мины пробил полушубок со спины и вошел Тане в сердце. Он предназначался мне.
Таня! Снежинка моя! Растаяла у меня на руках…
Вдали от причала
(По воспоминаниям А. И. Киселевой — рулевой, затем помощника капитана парохода «Никулясы»)
25 июля 1943 года был День Военно-Морского Флота, а мы третьи сутки болтались на рейде в бухте Морье. Нам приказали вывести на буксире Две баржи и держать их подальше от берега, пока не утихнет шторм. «Никулясы» стояли на двух якорях. Работали обе машины, а все равно нас понемногу сносило. Вблизи берега камни, в такой шторм разбило бы в щепки.
Волна на Ладоге крутая. Качало так, что некоторые матросы не могли сидеть в каютах. Во время ночной вахты я постоянно видела на мостике кого-нибудь из ребят.
Из Новой Ладоги пришли три озерных буксира. У «Морского льва» в озере оборвало одну баржу. «Гидротехник» ходил на розыски, вернулся пустой.
Баржи, которые привела «Беларусь», поставили на якорь. Но они не удержались. За какой-то миг их выкинуло штормовой волной на берег. Горько было видеть, как на твоих глазах погибал груз для Ленинграда — тем более такой ценный, как нефть.
На рейде оставили только два буксира — наши «Никулясы» да «Орел». Оба парохода — ветераны «Дороги жизни». Они ходят по Ладоге уже третью фронтовую навигацию.
«Орел» первым из всех судов начал водные перевозки в осажденный Ленинград. 12 сентября 1941 года наш сосед по рейду доставил из Новой Ладоги в Осиновец две баржи с зерном.
