Ради смеха, или Кандидат индустриальных наук - [3]

Миша проснулся, на половине прервав восхищенный стон клиентов. Сообразив, что дивный сон кончился, он застонал сам. От горечи. И еще оттого, что в голове противно и звонко ударили дятлы. Он пошарил рукой под кроватью и за толстое горло поймал кефир. Отдышался. Спать не хотелось. Хотелось думать. Про сон. Про себя. Про завтрашний день. Миша вдруг светло и радостно подумал о том, что ему не жалко двух тысяч рублей (но почему две? Они и за полторы согласятся), и какие тогда перспективы открываются. Земфира. Ах, Земфира! И рука снова потянулась за кефиром. Все, идея созрела. Это случилось на рассвете, 19 мая.

Через крупнопанельную стену пять раз металлически прокуковала кукушка. Рано еще. Миша прикрыл глаза, и картинки, какие-то рваные картинки из детства и отрочества, из юности и зрелости расплывчато и кособоко мельтешили в голове.

Вот школа. А вот и он сам. В вельветовом костюмчике, белых бурках (ни у кого таких не было). Поднимается из-за парты Лена Васильцова и шпарит, как по бумаге: «Дорогая Марья Ивановна! Разрешите в Международный женский день 8 марта преподнести вам наш скромный подарок». И вместе с подснежниками она поставила на стол клетку с двумя щеглами-непоседами.

После уроков Миша дождался, когда все ушли из класса, подошел к Марье Ивановне и, точь-в-точь как велела мама, сказал: «Разрешите преподнести вам хрустальную вазу за двести сорок рублей». Марья Ивановна закусила губу и долго-долго смотрела на Мишу. Она ничего не сказала, но когда Миша пришел домой, он увидел, как мать сметает в угол осколки той самой вазы. А за стеной в тяжелом кашле заходился отец.

Еще картинка. Мише лет четырнадцать-пятнадцать. Он на вещевом рынке, проще, на барахолке. Тут они с матерью как бы не знакомы. Миша весь какой-то неухоженный, в телогрейке, в разбитых кирзовых сапогах. Милиция его обходит стороной: ну, торгует мальчишка брюками, ну, дороже, чем надо — какая ни на есть, а все родителям поддержка. Доля у Миши была твердая: десять процентов чистого дохода. По тройке, по пятерке, а накопилась у Миши изрядная сумма. И однажды он решил разыграть Лену Васильцову. Она была за ним закреплена как шеф, и вот как-то после занятий он говорит ей:

— Хочешь, дам почитать книжку?

— Какую?

— Оноре де Бальзака.

— Ну дай.

Лена берет книгу — и в портфель.

— Нет, — протестует Миша. — Ты ее сначала полистай.

Лена открыла книгу, и она вывалилась у нее из рук. Сразу за титульным листом в страницах был вырезан глубокий прямоугольник, в котором Миша хранил деньги.

— Здорово? — довольный произведенным эффектом, смеялся Миша.

— Книгу испортил, — сказала Лена.

— Подумаешь, книга! Цена-то ей 90 копеек.

— А зачем тебе столько денег?

— На институт коплю.

— Вот никогда бы не подумала, что на институт надо деньги копить.

— Ты еще, Лена, многого не знаешь, — сказал тогда Миша.

— Эх ты, Мишка-кубышка!

— Это я кубышка? Посмотрим, как ты запоешь лет через пять. Я свою линию твердо знаю: буду жить, как баобаб.

— Набоб, наверное? — подсказала Лена.

— Дядя Вадя говорит: баобаб. Значит, так и есть.

Если и был кумир у Миши Блинова, то это дядя Вадя. Как он представлялся: скромный работник торговли. Ну это, положим, для красного словца, потому что на самом деле дядя Вадя зашибал огромную деньгу. А в торговле, Миша знал, на зарплату не разгуляешься. Приезжал дядя Вадя к Блиновым позже всех гостей, но подросток примечал: за стол никто не садился. Ждали дядю Вадю. И как только фыркнет машина у подъезда, кто на балкон бежит, чтобы поприветствовать, кто навстречу ему. И все кричат.

— Вадим Семенович пожаловал! Ай да сюрприз!

Следом за дядей Бадей из машины извлекались картонные коробки: с икрой и балыками, колбасами и коньяками, с птицей, и под занавес — с невероятных размеров тортом.

— Прошу всех к столу! — командовал дядя Вадя, и начиналось пиршество. Мишу начинал распирать восторг еще до того, как его узнает и отличит за столом дядя Вадя.

— Ну как школа, дела? — промокая губы салфеткой, обращал наконец дядя Вадя свой взор на Мишу.

— Учимся, дядя Вадя, — привставал Миша.

— Я спрашиваю: как учишься?

— Ну не то, чтобы…

— Это плохо! Учиться надо так, Михаил, чтобы друзья от зависти зубами скрежетали.

— Золотые слова, Вадим Семенович, — вставляла мать Миши. — И я ему втолковываю…

— Дай договорю, а то запутаюсь. Учиться надо хорошо для того, Михаил, чтобы остроту мысли выработать, нужного человека от голытьбы отличать, чтобы поговорить умно, цитату к слову ввернуть.

— Слушаю и удивляюсь: министерская башка!

— Помолчи! Так вот: знания — они что? Сегодня от них голова пухнет, а завтра в книжку не глянул и — фьють! — все формулы поразлетались. И пусть летят, потому что формулами с человеком не поговоришь, а значит, и каши с ним не сваришь. Вот у меня случай был. Приходит ко мне один контролер — и ну стращать: я, мол, выведу вас на чистую воду. А я ему в ответ: а ну-ка марш отсюда, голь перекатная! Я не то что тебя, гнида, я и твоего начальника с места вышибу.

— Так и сказали?

— Слово в слово. А почему он мне не страшен? — Дядя Вадя сделал паузу и обвел глазами гостей. — Да потому, что я не только его начальника, а еще через его начальника дружбу вожу. Вот вам и секрет весь. А будь я темный, необученный — кому я в друзья понадоблюсь? Потому и говорю: учись, Михаил!