Ради прекрасных глаз - [3]

— Ах, какие славные цветы! — восклицала она и посматривала на меня ласковым, благодарным взглядом.

Она не была избалована такими любезностями.

Был тут и капитан с длинными усами; он тоже хвалил мои цветы. Я торжествовал, сильно подозревая, что, при помощи цветов, одержал над Буйновым победу, но этим, разумеется, дело не кончилось. Мы продолжали соперничать в услугах. Буйнов старался провожать её в библиотеку, куда она ходила за книгами, я раза три покупал билеты в театр и приглашал её. Мне приходилось раза два в неделю заходить в кассу ссуд, и это обстоятельство постепенно облегчало мой гардероб. Дошло до того, что я должен был заложить мой великолепный энциклопедический словарь, который был известен всему университету. Я заметил, что приглашения в театр особенно нравились Анне Григорьевне; в такие вечера она была чрезвычайно любезна со мной, и я тогда ощущал торжество, но зато Буйнов, у которого гардероб не был так богат и который не мог тратиться на билеты в театр, — когда я возвращался домой, окидывал меня взглядом, полным ненависти.

Тысячи маленьких услуг то с моей, то с его стороны следовали одна за другой. Мы с Буйновым ни разу не говорили об этом, но в наших отношениях произошла видимая перемена. Утром мы с ним не вставали никогда одновременно. Если он схватывался раньше, то я нарочно закутывался в одеяло с головой и делал вид, что ещё сплю. Если раньше случалось проснуться мне, то он принимал ту же меру. Нам просто не хотелось встречаться взглядами и поневоле заводить разговор. Мы старались не сталкиваться. Даже в университете мы как-то сторонились друг друга. Это было до такой степени явно, что и товарищи заметили.

— Вы поссорились? — спрашивали нас. — Вы разошлись?

Мы, разумеется, отвечали, что нет, но в тоне нашего голоса проглядывало нечто такое, что нам никто не верил.

Мы теперь уже не читали книг вместе. Дней десять в нашей комнате не было слышно ни одного слова. Жизнь вместе становилась тяжёлой и почти невыносимой.

Но однажды произошёл короткий разговор. Его начал Буйнов.

— Знаешь, — промолвил он, как-то заминаясь и глядя в сторону, — я думаю, не переехать ли нам в разные комнаты?!.

Я вопросительно взглянул на него, хотя предложение это сразу нашло отклик в моём сердце. Буйнов ответил на мой взгляд.

— Да, видишь ли, я нахожу, что вдвоём как-то стеснительно…

— Да, пожалуй! — отозвался я.

И ни одному из нас не пришло в голову удивляться тому обстоятельству, что в течение трёх лет мы ни разу не находили наше сожительство стеснительным.

И вот мы начали деятельно искать себе комнаты. Но как-то всё не находили. Признаюсь, в душе у меня была тайная надежда, что Буйнов найдёт раньше меня и переедет, а я в таком случае останусь на старой квартире. Каким образом я найду средства, чтобы платить двенадцать рублей, об этом я совсем и не думал. Но зато я уверен, что Буйнов питал такие же точно надежды. Поэтому-то, должно быть, нам так долго и не удавалось отыскать подходящие комнаты. Но переезд был решён бесповоротно. Мы уже были врагами, и совместная жизнь наша была теперь немыслима.

Всё же, однако, мы продолжали по вечерам сходиться у хозяйки, за чайным столом. Это были уже далеко не такие весёлые вечера. Анна Григорьевна не замечала наших новых отношений, но мы оба смотрели как-то исподлобья, между собой не разговаривали, а обращались только к ней.

Однажды мы застали её и мать в каком-то странном настроении. Не было никаких определённых признаков какого-нибудь события, но чувствовалось какое-то волнение, слегка приподнятый тон. Анна Григорьевна была одета в светлое платье, на груди у неё красовалась приколотая роза. Капитан был здесь, по-прежнему покуривал папиросу, но сидел не с матерью, а с девушкой.

— А вы знаете, — обратилась к нам мать Анны Григорьевны, — у нас сегодня новость!

— Новость? Какая? — спросили мы оба.

— А вот, капитан сделал Анненьке предложение.

— Да?

— Да, и через две недели наша свадьба! — очень весело ответила сама Анна Григорьевна.

Оба мы не сразу откликнулись на это известие Потом, однако, Буйнов, овладев собою, первый поднялся и поздравил обеих хозяек. Я сделал тоже самое.

Мы просидели у них недолго и, сверх обыкновения, вернулись в свою комнату часов в десять. Я сел в кресле у стола, Буйнов поместился на диване, и мы помолчали минут двадцать. Потом он как-то нервно схватился и стал ходить по комнате. Затем вдруг остановился, взял стул и сел тоже около стола, рядом со мной.

— Послушай, — сказал он, — у тебя есть что-нибудь?

— То есть, это ты насчёт денег?

— Ну, да, какие-нибудь пустяки…

— Ты что же, хочешь купить яду? — промолвил я, нисколько не скрывая ироническую усмешку.

— А ты, может быть, сам на это рассчитываешь?

Мы помолчали с минуту, но потом вдруг как-то неожиданно для обоих вдруг рассмеялись друг другу в глаза.

— И после этого разве мы не идиоты? — сказал Буйнов.

— Почти! — отозвался я.

— Так есть у тебя?

— Найдётся. Я вчера ещё заложил цепочку от часов… Видел фунт конфет? Ещё тебя: Анна Григорьевна угощала… Так у меня осталось около полтинника.

— Так знаешь, пойдём выпьем по кружке пива…

Мы оделись и вышли. Неподалёку от нас был маленький ресторанчик, куда в прежнее время мы заходили нередко, пиво здесь было дёшево, и всегда можно было встретить кого-нибудь из товарищей. И теперь нашлось здесь человек пять. Всем уже было известно, что мы решились разъехаться, и наше появление вдвоём и то обстоятельство, что мы сидели за одним столом и чокались нашими кружками, конечно, обратило на себя общее внимание.