Рабыня моды - [56]

— Стоп, стоп, прекрати! — закричала Вероника. — Почему ты должна все испортить? Зачем ты тащишь всех вместе с собой в грязь? Я знаю, что это ты, ты во всем виновата! А Родди здесь ни при чем. Я хочу, чтобы ноги твоей тут не было! Выметайся навсегда. Не желаю тебя больше видеть, никогда в жизни! Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя!

Открылась дверь, и вошли Роксанн и Трейси, испепеляя меня взглядами, достойными горгоны Медузы.

— Посмотри, что ты наделала! — фыркнула Роксанн. — Мы позволили тебе жить здесь, а ты нагадила. Ты завлекала Алана, а он не захотел тебя, поэтому ты переключилась на Родди. Ты здесь никому не нужна, ты нам не нравишься, и нас не волнует, если ты сдохнешь на улице. Проваливай отсюда и оставь нас в покое!

Это было забавно, честно говорю вам, очень весело: меня выгоняют из лепрозория! Эх, устроила бы я этому сборищу умалишенных! Но не могу, не сейчас. Второй раз я была вынуждена умолять злейших врагов:

— Но что же мне делать? Мне некуда идти.

— Убирайся к черту! — завопила Трейси. — Я вызову такси.

— Нет, — возразила Вероника, глядя на своих друзей, сплотившихся вокруг, — ты можешь поехать домой, Кэти, домой!

И с этими словами она откинула назад голову и расхохоталась как ненормальная!

Глава 13 Кэти с тоской вспоминает прошлое

«Домой, домой, домой!» — только Вероника могла знать, что эти слова звучат для меня как колокол, оплакивающий смерть моей души. Под «домом» она подразумевает не квартиры, где мне довелось жить в Лондоне, а омут скуки, место, которое наводит такую же тоску, как солонина в Нью-Йорке и соляные шахты в Сибири. Это место — Ист-Гринстед.

Поэтому, думаю, пришло время рассказать вам подробности прежней жизни Кэти Касл. Вы узнаете о зловонной компостной куче, к которой я испытывала отвращение и потому с радостью перебралась подальше от нее. Мне неприятно вспоминать те времена, поэтому прошу вас проявить все сострадание и понимание, на какие вы способны.

Ист-Гринстед. Разве в городе с таким названием может произойти что-нибудь хорошее? Я жила там первые восемнадцать лет жизни, хотя слово «жила» кажется мне неподходящим.

С чего начать? Мои родители вполне разумные люди. Вы, вероятно, догадались, что у меня не было ни братьев, ни сестер. Я поздний ребенок, и они безумно любили меня. Им пришлось вкалывать в течение многих лет, чтобы в хаосе вселенной создать маленькое убежище, где всегда царил порядок. Они называли наш дом — номер сто тридцать девять по Ахиллес — Маунт — «Прекрасный край». И в этом земном Эдеме на свет появилась я: дитя Адама, Евы и змия-искусителя. Мои родители мечтали о том, чтобы я осуществила все их надежды, но делали это так кротко и беспомощно, что меня это скорее раздражало, чем обременяло. Я была принцессой, а мои родители — горошинами. Мне приходилось проявлять необычайную изобретательность, чтобы найти способ посильнее обидеть их.

Мои слова звучат безжалостно, и до конца этого рассказа вы узнаете еще более жестокие вещи. Но помните, пожалуйста, мой рассказ — это взгляд на моих родителей глазами эгоистичной, скучающей, умной, легкоранимой девочки-подростка. Ее жизнью руководила не ненависть, как может показаться, а смущение, которое часто выглядит, звучит и ощущается как ненависть. А глубоко в душе, признаюсь вам, я чувствовала любовь.

Мама, моя бедная мама.

Я расскажу вам о том, что меня больше всего раздражало в ней.

1. Когда она шла по улице, то вслух читала названия магазинов: «Вулворт», «Смедлиз — семейный мясной магазин», «В.Х. Смит» и так далее, пока улица не заканчивалась или я не толкала ее в бок. После многих лет ворчания, от которого она вся съеживалась, мне в итоге удалось добиться, что она перестала произносить названия вслух, но ее губы по-прежнему шевелились, образуя ненавистные мне сочетания.

2. Она писала письма с благодарностью производителям порошков, чистящих средств для дома и бакалейных товаров.

3. Она соглашалась со всем, что бы ей ни говорили.

Согласна, я поступала нехорошо. И кто из нас может вынести холодный пронизывающий взгляд подростка? В душе моей матери царили только доброта и печаль, но к шестнадцати годам моим любимым занятием стало придумывать по вечерам различные способы, как заставить ее исчезнуть из моей жизни. Похищение организацией «Хезболла» или пришельцами, арест и тюремное заключение за контрабанду кокаина — ни один из этих способов не мог мне помочь.

Моя мать никогда не снимала фартука. Один раз в две недели она делала прическу в ближайшей парикмахерской. С неисправимым оптимизмом она просила, чтобы ее обслужил Кевин — парикмахер-стилист, но ее всегда поручали самой молоденькой ассистентке: Аните, или Шелли, или Рубелле. Та сооружала на маминой голове нечто напоминавшее акт грубой непристойности, и в тот же вечер в безмолвном горе мама мыла голову.

Еще она обладала традиционной для женщин способностью казаться незаметной. Я никогда не встречала человека, которого окружающие игнорировали бы больше, чем мою мать. Может, причина была в том, что ее одежда по непонятной причине всегда напоминала занавески или обивку мебели. Казалось, что, как хамелеон в момент опасности, мама способна слиться с окружающими ее предметами. Ее голос звучал так, как будто его транслировали по радио: ненавязчивая, бесконечная волна звука, начинавшая раздражать, только когда до сознания на короткий момент доходила высокая нота.