Рабыня Изаура - [45]

Как только Леонсио сошел на берег, он отправился к начальнику полиции и, вручив письмо министра, сообщил ему о своих требованиях.

— Должен уведомить вас, сеньор Леонсио, — ответил ему начальник, — что немногим более двух часов назад, отсюда вышел человек, уполномоченный вашей милостью задержать эту рабыню. Но он только что вернулся и заявил, что ошибся и признал, что лицо, подозреваемое им, не только не является, но и не может быть рабыней, бежавшей с вашей фазенды.

— Некий Мартиньо, так ведь, сеньор доктор?

— Именно так.

— Удивительно!.. И что вы думаете, сеньор доктор?

— Трудно в это поверить! Здесь у дверей еще находится судебный исполнитель и полицейские, сопровождавшие его.

— Значит, я зря потерял время и напрасно проделал этот длинный путь? О, нет, нет. Это невозможно. Поверьте мне, сеньор доктор, здесь что-то кроется… Говорят, что этот сеньор Алваро очень богат… А этот Мартиньо — негодяй, способный за деньги на любую низость.

— Все может быть, но вам, сеньор, как лицу заинтересованному, все-таки следует проверить это лично.

— Именно так я и намереваюсь поступить. Я сам пойду туда, чтобы своими глазами убедиться, и сделаю это немедленно, если возможно.

— Когда угодно. Здесь находятся судебный исполнитель и полицейские, только что вернувшиеся оттуда, и никто лучше них не поможет вам, сеньор, арестовать ее, если вы признаете, что там скрывается ваша беглая рабыня.

— Мне только необходимо, чтобы вы, сеньор, наложили свою резолюцию на этом исполнительном листе, — сказал Леонсио, вынимая исполнительный лист на Мигела. — Следует наказать мошенника, осмелившегося сбить с пути истинного и похитить у меня рабыню.

Начальник, не раздумывая, удовлетворил просьбу Леонсио, который, не мешкая, в сопровождении небольшого конвоя, поместившегося в его экипаже, отправился в дом Изауры, где мы оставили его наедине с Алваро.

Положение Алваро было не только драматичным, оно было просто отчаянным. Его соперник стоял перед ним, вооруженный бесспорным правом унизить, раздавить его и, кроме того, разбить его сердце, отняв у него обожаемую возлюбленную. Кумир его души будет отдан на поругание разнузданным страстям распутного господина, если только не принесен в жертву его ярости. У него не было иного выхода, кроме как безропотно подчиниться удару судьбы и, сложив руки, оставаться безмолвным свидетелем того, как беззащитное ангельское создание, единственная среди стольких красавиц, заставившая его сердце биться в волнении самым страстным и чистым чувством, будет закована в железо и предана бичу палача.

Такова прискорбная случайность, свидетелями которой мы оказались, обусловленная абсурдным и бесчеловечным сводом законов.

Развратный, разнузданный палач предстает гордым и надменным властелином, пользующимся поддержкой закона, власти, права и силы, вонзающим свои когти в добычу — объект его алчности или ненависти; он беспрепятственно может обладать или уничтожить ее, тогда как человек с благородным сердцем и великодушными побуждениями растоптан, парализован и не может протянуть руку помощи невинной и благородной жертве, которую желал бы защитить. Таким образом, в результате противоестественного заблуждения закон вооружает порок и препятствует и добродетели.

Итак, Алваро стоял перед Леонсио, как осужденный перед палачом. Жестокость судьбы со всей силой сдавила его, не позволяя даже шелохнуться.

Леонсио, захлебываясь от ярости и ревности и пользуясь выгодами своего положения, решил отомстить сопернику не с благородством дворянина, но унизив его грязными оскорблениями.

— Мне известно, что вы, сеньор, — сказал Леонсио в продолжении диалога, прерванного нами в предыдущей главе, — уже давно удерживаете эту рабыню в своей власти, нарушая законы, вводя власти в заблуждение ложными свидетельствами, которые вы сами не в состоянии доказать. Однако, я сам приехал с тем, чтобы отстоять свои права и расстроить ваши низкие планы.

— Вы не правы, сеньор. Я защищал и открыто защищаю рабыню от насилия хозяина, собирающегося стать ее палачом, вот и все.

— Вот как! Ну, теперь я буду знать, что всякий может похитить раба под предлогом его защиты. Кто может законно следить за обращением с рабами? Оказывается, кто угодно, только не хозяин!

— Ваша милость изволит насмехаться, я же заявляю вам, что не имею намерений ни насмехаться, ни выслушивать ваших насмешек. Признаюсь вам, что очень хотел бы освободить эту рабыню, потому что желаю собственного счастья и готов сделать для этого все возможное и даже невозможное. Я уже предлагал вам деньги и снова предлагаю их. Я заплачу сколько угодно… Дам вам целое состояние за эту рабыню. Назовите сумму.

— Эта рабыня бесценна. Даже за все золото мира я не буду продавать ее.

— Но это варварский каприз, безнравственная жестокость…

— Пусть каприз, если вам так угодно, разве я не вправе иметь капризы, не посягая при этом на чужое имущество? Разве не каприз вашей милости заполучить се? Но ваш каприз посягает на мои права, а этого я не могу допустить.

— Но мой каприз благороден и милосерден, а ваш — тирания, если не сказать низость. Вы, уважаемый сеньор, омрачаете ее жизнь несмываемым позором, удерживая ее в рабстве, оскорбляете неуважением могилу вашей матушки, которая с такой нежностью вырастила и прекрасно воспитала эту рабыню, сделав ее достойной свободы. Более того, она намеревалась подарить ей эту свободу, но не для того, чтобы ублажать капризы вашей милости. И конечно там, на небесах, она проклинает вас, и вся Вселенная присоединяется к ее проклятию, обличая того, кто держит в самой постыдной неволе творение, полное добродетели, талантов и красоты.