Рабы любви, или Запасные женщины - [38]

Один из вывертов сознания в такой ситуации – в монологе старшего Лукашина в «Иронии судьбы. Продолжение». Он стоит в лифте в наглухо застегнутом пальто, как на трибуне Мавзолея. «У любви нет прошедшего времени… Я в этом счастье, как в броне!» Да, Ленин на броневике. На самом деле – конь в пальто. Лукашин как монументальный герой всегда в черном пальто и очках. Даже в бане. Как будто пытается сохранить лицо, выступает только своей фасадной частью. Признак глубокой психологической защиты. Человек в футляре. Либерал-шестидесятник больше не играет на гитаре и не валяется без штанов на диванах незнакомых женщин. С тех пор он боится даже расстегивать пуговицы. Пойдешь в баню пивка попить, а на следующий день придется жениться сразу на двоих! В первый раз отступил от амплуа «хорошего мальчика», неосознанно, по пьяному делу, – такие подарки посыпались на голову, что шок на всю жизнь. Такой шок, что даже у сына Лукашина хроническая непереносимость алкоголя. Вот беременная женщина может трескать рыбу, и ребенок может родиться с аллергией на рыбопродукты… Лукашин только один раз рыбу в кадре попробовал – заливную, а проблем – на два поколения: «Какая гадость эта ваша заливная рыба!» Неизменная мораль этих двух фильмов: не нужно никаких изысков, любовь – это перебор, как запой, с которым нужно бороться.

Но поскольку у нас Лукашин – это малообучаемый идиот (вообще-то фольклорный дурак, но назовем его литературно, в духе Достоевского), то, конечно, он несет свой идиотизм до конца. Жертва любовной интоксикации, видимо, перелюбленный своей мамой, закодированный от любви на очередные тридцать с небольшим лет, в новом фильме с радостью мчится в Питер якобы спасать сына от тяжелого наследственного недуга. На самом деле его сознание требует завершения гештальта, сценария, согласно которому он правильно сделал, что смылся от своего ленинградского наваждения и остался с Галей.

Надежда – это экзальтация в новогоднюю полночь. Но и в сиквеле Женя Лукашин (уже Евгений Михайлович) застает в Питере великолепную, вновь расцветшую в Новый год Надю – Надежду Васильевну Шевелеву. Старая акация, а гроздья – душистые! И он вскрикивает: «Самое страшное, что ты совсем не изменилась!» Пережив очередной шок, Лукашин снова бросается прочь, сначала на том же лифте, потом поездом, назад в Москву.

И опять его догоняет Надежда. Как только собирается публика, истероидная психопатка, нежная стервь Надежда переживает экзальтацию и снова ведет себя атипично. Дома ей не сидится. Но теперь в ней чувствуется не засидевшаяся тургеневская девушка, знающая хорошие стихи, поющая под гитару, а молодящаяся бабка, бегущая от перспективы нянчить внуков.

Любовь – это перевозбужденное воображение Надежды. Важнейший элемент ее любовного сценария – готовность идти на край света, сигануть за своим милым за горизонт. Если бы Лукашин жил в соседней квартире, возможно, он был бы всего лишь посмешищем для красивой девочки Нади из рязановского фильма. А поскольку он в прямом смысле с неба спустился, то средних данных и с большими комплексами мужчинка превращается в супергероя, Бэтмена с нежной душой Маленького принца. Остается только догадываться, какой именно литературный и кинематографический репертуар определял вкусы Наденьки. «Вагончик тронется, перрон останется…» Потребность бежать, мчаться с первым попавшимся, потом «наврать с три короба» про свое «прошлое и настоящее» – счастье безответственной девочки, дождавшейся такого же безответственного мальчика.

Счастье нашего дурака – помешать счастью чужака. Простоватый Женя – Иван-дурак, родил себе сына Костю – Дурака Дураковича. Маменькин сынок родил папенькиного. Так уж по-дурацки получилось, что в дорогом нашему сердцу кино наследование в парах «родитель – ребенок» происходит не так, как полагает классический психоанализ, когда сын бессознательно любит маму, а дочка – папу. Вот и получилась любовь Надежды Надеждовны и Дурака Дураковича. Сюда же в компанию – Ираклий Ипполитович, о котором еще поговорим.

Константин – значит «постоянный». Идиот нового времени постоянен – да нет, одержим – желанием наступать на одни и те же грабли. Более того, он в точности специально, а не по зову крови, копирует рассказанную друзьями отца легенду об изрядно выпившем и угодившем прямо в койку к самой красивой женщине на свете гусаре. Костя увидел в таком ходе особый ритуальный смысл, отцовское благословение на свое собственное прохиндейство. С приложением адреса квартиры, где выдают дефицитное во все времена счастье. Даже если третьего «кина» не будет, понятно, что с такой наследственностью внук Жени Лукашина, достигнув кризиса среднего возраста, полетит лоб расшибать именно на Третью улицу Строителей.

Кто дал право неудачнику Лукашину («неудачник» – характеристика, прямо прозвучавшая из уст Ипполита в новом фильме) настойчиво, по-хамски добиваться чужой невесты? По условиям игры – любовь. Любовь Лукашиных – это приз за авантюру, ловкость. Их соперники играют прямо, честно, по правилам. Ираклий хочет получить свою любовь за многолетний труд и тренировку воли, интеллекта, социальных навыков. Он – носитель новой, но чуждой народному российскому сознанию философии белых воротничков. А Костя – никто, вроде как врач, но тоже понарошку, шут, скоморох, партизан… А под конец – весьма упитанный и порозовевший от удовольствия заяц, который очень понравился детям. Дети любят плутовскую комедию и ловких проходимцев. И мы любим. Яблоня от яблока недалеко выросла. Хотя и пытаемся объяснить это замысловато. «А дети-то – они любят ни за что, родничком!» – как объяснит нам потом девушка-таксист с лицом олигофрена.