Рабочая гипотеза - [57]

Но вот Громов кончает, смотрит на Ивана Ивановича: какова, мол, отметочка, выдержал я экзамен?

Шаровский доволен:

– Почему бы вам не сделать публичный доклад?

– Считаю, что рано. Если бы работа созрела, мне не понадобилось бы сегодня отнимать у вас столько времени. Во многом у меня еще скопище фактов, сплести из которых нечто единое не легко. Во всяком случае, для этого нужно еще трудиться и трудиться.

Беседа заканчивается так:

– Я могу вам помочь?

– Да. Нам тяжело работать вне плана.

– Кроме цистеиновых, сколько у вас еще идет тем?

– Три. Но все объединены все той же проблемой.

– Широкий охват… Ну что ж… Заканчивайте с наркозом, потом узаконим все остальное. Ищущий имеет право на поиск!

Услышав такое, Громов думает: «А Шнейдер? А Брагин? Как быть с их правом на поиск?» О том же думает и Шаровский: Громов работал сверх плана – честь ему и хвала! Теперь, когда нужно ему защищаться от Краева – а это ведь тоже показатель роста, то, что Краев вынужден на Громова нападать, – Громов получит «зеленую улицу». А Брагин и Шнейдер? Их еще нужно водить за ручку. Люди с хорошими головами, но слишком много энергии тратят на болтовню в обеденный перерыв, на «птичьем базаре» – только в этом и выражается их самостоятельность. Гм, «птичий базар»… Котова придумала для него новое название – «психодром».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

– Чем живет-дышит сегодня ваш институт? – случалось, спрашивал кто-либо из посторонних.

– Как чем? – отвечала Лиза. – Плащами, что продаются напротив.

Часто и в самом деле можно было подумать, что дело обстоит так: очередь жаждущих стать красивыми в соседнем универмаге состояла из женщин, работающих в институте. Раньше Леонид посмеивался, подводя под «тряпичничество» теоретическую базу:

– Надоело в войну носить что попало, вот и сходят с ума ученые тетки. Хоть бы один-единственный образцово-показательный синий чулок остался!

Однако благодушное отношение к институтским модницам сменилось у него на отрицательное, как только заметил он, что Елизавета становится заядлейшей «тряпкоманкой».

– Жалкая отсталая личность! – говорила она ему. – Неужели не можешь понять, что в атомный век вкусы своеобразны? Не стану же я плестись в хвосте! Вот запущу себе сниженную талию, разом сядут в калошу все институтские фифы!

И она «запускала» вышеупомянутую талию.

Изменения коснулись не только нарядов, но, временно, и прически. Ушла в прошлое «примитивная» чудо-коса, так приятно змеившаяся в ложбинке между лопатками. Вместо нее на голове начал сооружаться этакий монумент под титлом «Краса и сила». Но монумент просуществовал недолго. Леонид несколько дней смотрел на это феерическое сооружение, нарочито шумно вздыхая, потом сказал:

– Быть может, колбаски на голове и впрямь красивы, не знаю, я человек отсталый… Однако косу мне всегда хотелось потрогать, здесь же я не прочь отвернуться. Не по возрасту коса, говоришь? Такая, как у тебя, – по возрасту.

Назавтра Лиза пришла с косой.

Но далеко не всегда его мнение для нее что-либо значило. Чаще бывало наоборот. Так, например, с математикой: Лиза уже не понимает и десятой доли того, о чем говорят между собой Громов и Семечкин, и не потому, что к восприятию математики не способна, а просто из принципа.

– Шаровский высшей математики не знает – и хоть бы что! Вот-вот станет членом-корреспондентом. На кой же шут нужна она мне? Сам говоришь: я при тебе то же, что Шаровский при Лихове.

Леонида эта позиция воинствующего невежества бесит. Чувствует он: еще немного – и не сможет Елизавета в науке идти с ним в ногу.

– В ногу? В ногу с тобой я никогда и не шла: кое в чем всегда впереди, а кое в чем сзади. Что же может изменить математика?

Однако все расхождения – частности. В основном они все больше сближаются. И не только в науке.

Вечером Громову позвонили и сообщили, что одну из его родственниц увезли в родильный дом.

Назавтра он сказал Елизавете:

– Не поможешь в обеденный перерыв купить что-нибудь, что нужно для новорожденных? Моя двоюродная сестра собирается пополнить человечество.

– Ой, Леня!.. – простонала в ответ Лиза и в этот день даже забыла повести Громова в столовую.

В магазине продавщица у нее спросила:

– Кого ждете, мамаша? Мальчика или девочку?

Елизавета смутилась, но Леонид принял игру:

– Тащите побольше! Мы ждем парочку.

И вот перед ними горка вещичек: пеленки, распашонки, слюнявчики.

– Заверните, – сказал Леонид, увидев, что Лиза отложила несколько штук, но она отрицательно закачала головой:

– О боги! В мире нет больших ишаков, чем начинающие отцы!..

После этого долго длилось священнодействие: не было складочки или шовчика, которых не прощупали бы Лизины пальцы, каждую вещичку она вертела со всех сторон, то подносила к самым глазам, то отдаляла, то откладывала в сторону, то снова брала. Постепенно горка на прилавке таяла, пока не осталось только четыре маленьких смешных штучки, с виду таких же, как все остальные, на самом же деле – можно ли сомневаться? – самых лучших из всех. На это ушло много времени, но Леонид, к удивлению своему, не возмущался, хотя не далее как вчера сердился и фыркал по поводу того, что Лиза целых пять минут примеряла шляпки.