Рабочая гипотеза - [35]

И вот они едут по городу, и как-то сразу восстановилось утреннее настроение – вернулись в юность, и губы произносят: «А помнишь?» Говорят о мелочах, вспоминают совершеннейшую ерунду – разные смешные случаи, которыми изобиловала студенческая жизнь, однако за внешними, произносимыми вслух «А помнишь?» спрятаны иные, несказанные… «А помнишь, была весна, и мы не усидели на лекциях, и бродили по городу, и ты привел меня на вокзал, не спрашивая, взял билеты на электричку и увез меня в тартарары, в лес и в поле, и мы бегали между деревьями, шлепая промокшими ногами по лужам, гонялись друг за другом, пока не выбежали на опушку, к деревне…» – «Да, помню. Мы застыли, смотря вперед, и ты потупила голову, мы думали об одном, но не могли сказать это друг другу. И тогда я взял тебя за руку, ощущая легкое сопротивление, ты смотрела в сторону, но все-таки шла за мной, потому что не могла не идти, а я не мог не вести тебя, а потом ты осталась на улице, я же вошел в избу…» – «Ленька, мне тогда было очень стыдно, мне казалось, что на меня смотрят изо всех окон, а ты все не шел и не шел, и мне уже захотелось удрать, но тут появился ты, спокойный, серьезный, только в глазах сумасшедшинка: все в порядке, Раиска, наврал с три короба, завтра суббота, потом воскресенье – до понедельника комната в нашем распоряжении… Мы забыли про все: про твоих родственников, которые будут тревожиться, про моих подруг из общежития, про биофак, про Москву – была весна, солнце смотрелось в лужи, а грачиная возня на березах напоминала картину Саврасова…»

– Направо… Сверни здесь направо – мы срежем угол. – «Ленька, откуда ты знаешь, что я везу тебя на Таганку?» – «Знаю! Это не ты везешь меня, Рая, это я веду тебя за руку, как тогда, в сорок первом, – через вспаханные огороды, мимо плетней, к деревне… Вычеркнем из памяти пятнадцать лет – и ничего более!..» – «Ленька, но мы тогда были котятами». – «Вычеркнем! Чувствуешь мою руку на своем плече? Уже вычеркнули! Сверни налево… Проскочим здесь переулочком, и мы дома…»

Так было в четыре, а сейчас уже восемь, экскурсия в юность окончена, и на диване лежат взрослые люди, которым нужно о многом подумать. Медленно, но верно глохнет научный спор – ну до чего же нелепо, что он начат сейчас, и до чего ж печально, что он сейчас начат!

– О промфинплане в кровати – как в литературе конца сороковых годов… Чувствуешь, Ленька, мы с тобой разговариваем о промфинплане…

– Экспериментализм… Поставлен опыт – авось да выйдет. Но почему бы и нет? Меня тревожишь лишь ты, я же…

– Хочешь сказать: ты свободен?

– Не только… Хочу сказать: я одинок. То есть, разумеется, я не сосна, выросшая на севере диком, на горной вершине. Это несовременно… Но не всего мне в жизни хватает, и я не могу не жалеть о том, что потерял. С тобой же меня связывают не только воспоминания…

– Только они. Не спорь, Леня, у тебя только воспоминания… Ну и, быть может, как это ты говорил раньше? Флюиды. Неизъяснимые тяготения, которые так легко объяснить. У меня иначе. Я не забывала тебя ни на один день. Но не подумай, что тебя упрекаю. Вовсе нет. Я сейчас с тобой, и, быть может, я даже счастлива – во всяком случае, собственной гордости я уже угодила… Все очень сложно: сын, муж… И именно потому, что сложно, да и не только с моей стороны, но и с твоей, ты, видимо, прав: поставлен опыт, и остается ждать результатов. Скажу еще только: каков бы ни был финал, я не пожалею о том, что опыт поставлен, ибо не поставь я его – всю жизнь терзалась бы…

…Леонид проводил Раису до Энска. Вернулся в Москву на электричке под утро, прилег, однако так и не заснул. На работу пришел не то что злой, но сумрачный. И почему-то было стыдно смотреть на Елизавету.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Проклятущий Фок, усовершенствованный и улучшенный, окончил свое триумфальное шествие по лабораториям многих институтов, осел прочно в двух-трех десятках тем и теперь мучил главным образом свою создательницу.

– Срам на мою бедную голову! – сокрушалась Елизавета.

Как хорошо все было, когда она показывала методику другим! Прекрасно получалось у них, пока они с Леонидом работали порознь. Но стоило перейти ко взаимным проверкам, поменяться препаратами, как сразу же у обоих получались разные цифры.

– Методика тут ни при чем! – утверждал Леонид. – Тут все дело в нас самих, в индивидуальных различиях наших органов чувств.

– А что это означает? На кой шут нужна методика, если она по-прежнему субъективна! Таков и старый испытанный Фок!

– Посчитаем еще раз…

Но результаты не желали сближаться. Лиза покрылась багровыми пятнами, и Леонид, глядя на нее, боялся, что она расплачется. И было с чего: немало людей, быть может, клянет ее в данную минуту.

– Сдаваться рановато. Попробуем обменяться микроскопами – чем черт не шутит!

Но и это не привело ни к чему путному: цифры стали немножко иными, но расхождения не уменьшились.

К Лизе, казалось, пришло отчаяние.

– Бросим. Я больше не могу. – Она подошла к окошку, прижалась щекой к косяку.

Такой огорченной Леонид ее еще никогда не видел.

– Что скажет Иван Иванович! Так промахнуться в методике!..

– Сдаваться рано. – Леонид убежден: здесь должен быть какой-то простой выход.