Раб - [26]

Кабанов взвыл от боли и отчаяния. Он погибал в жутком, оторванном от цивилизации мире, глубоко под землей, среди жутких людей. Такая желанная, такая чарующая свобода отдалялась от него все дальше и дальше, и ее белые крылья уже растворялись в смоляной черноте свода. И вся плоть Кабанова, весь его истерзанный, истосковавшийся дух рванулись следом за ней. Это была судорога; умирающая душа дугой выгнула похудевшее, натренированное тело Кабанова, и он встал в классический борцовский «мост». Командор, не удержавшись на Кабанове, свалился с него, словно с дикого мустанга, и ударился головой о ножку стола. Воспринимая случившееся как чудо, Кабанов проворно вскочил на ноги и прыгнул Командору на грудь. Тот охнул, побледнел и закатил глаза. Сопротивление Командора было сломлено. Кабанов уже без усилий душил его, наматывал ему на горло оранжевый чулок и страшным, лающим голосом кричал:

– Ключ давай!! Ключ давай!!

– Сдаюсь! Сдаюсь! – захрипел Командор.

Кабанов отвалился в сторону. Он был измотан борьбой, но его тело пело и ликовало. Командор с трудом поднялся на четвереньки и, пошатываясь, отполз под стол Зойки. Там он долго расстегивал ширинку, потом по локоть просунул руку в штаны и после настойчивых поисков вытянул из каких-то потайных глубин заветный ключ. Как только он оказался в руке Кабанова, все бурно зааплодировали, включая и самого Командора.

– Да здравствует новый Командор! – возопила Толстуха и отметилась на щеке Кабанова жирным поцелуем.

– Это достойный продолжатель нашего дела! – сверкая розовыми деснами, вторил Бывший.

– Что посеешь, то и пожнешь! – шлямкнула из-под платочка Полудевочка-Полустарушка. – Ну-ка, девчонки! Запевай!

Мастерскую наполнили звонкие, но нестройные голоса. Зойка разрыдалась от счастья. Пользуясь всеобщим ликованием, Командор умыкнул у нее кусок красной ткани и прицепил ее под столом в качестве занавесочки.

«Я сумел! Сумел сделать это!» – думал Кабанов, оглушенный счастьем. У него немного кружилась голова, а тело казалось таким легким, словно вот-вот готово было взлететь под потолок. Ничего подобного он никогда не испытывал в своей жизни. Сам, без чьей-либо помощи, благодаря своим личностным качествам, начиная с полного нуля, Кабанов поднялся на высшую иерархическую ступень. Триумф был абсолютный, бесспорный, не подлежащий никакому сомнению.

Пьяный от нахлынувшего на него чувства законной гордости, крепко сжимая в одной руке ключ, а в другой горящую свечу, Кабанов направился в кабинет. Толстуха и Зойка опередили его и освободили дверь от нар и песка. Толстуха старалась особенно и подобострастно заглядывала в глаза Кабанову.

– Я теперь женщина одинокая, – хихикала она.

Кабанов отворил дверь и переступил порог, не заметив, как Зойка двинула Толстуху по затылку черенком лопаты. В какое-то мгновение по его душе скользнула робость, овеяв сердце ледяным ветерком, словно Кабанов без позволения зашел в апартаменты властителя и за эту дерзость будет строго и беспощадно наказан. Справившись с волнением, он с силой захлопнул дверь за собой, едва не оттяпав пальцы стоящим за ним женщинам.

Воздух в этой просторной, с высоким потолком пещере был напоен ароматом свободы. Сердце готово было выпрыгнуть из груди Кабанова. Бежать сейчас, немедленно! Кабанов взберется по стальному тросу, на котором подвешена люлька, откроет люк и вырвется из плена. Сейчас, только сейчас! Он больше не может ждать ни минуты!

Кабанов заскочил на бортик люльки, схватился за трос. Между пальцев чавкнула густая смазка. Трос был обильно вымазан солидолом. Рука Кабанова скользила по нему, как бусинка по нитке. Он стал раскачивать трос, как язык колокола. Трос ходил волнами, лязгал и скрипел где-то вверху, в темноте.

– А-а-а! – кричал Кабанов, подняв лицо в бездонную черноту, и все сильнее раскачивал трос. – Аааааааа!!

И вдруг – прошло, наверное, минут десять или пятнадцать – вверху что-то загремело, скрипнули петли, и Кабанов почувствовал, как ему на лицо опустился стылый морозный воздух, невообразимо вкусно пахнущий свежим снегом. Кабанов напрягал зрение, морщился, прикрывал лоб ладонью от несуществующего света, но ничего не видел.

– Разобрались? – негромко спросила темнота.

Кабанов хотел что-то сказать, но язык онемел во рту. Над ним нависала непостижимая для него абсолютная власть. И у нее не было плоти, не было лица, только голос – ровный, равнодушный, как у электронного кассира в аппарате по продаже телефонных карточек. Кабанову казалось, что сверху на него сыплются колючие снежинки, и он невольно облизывал губы, жаждая напиться.

– Если хотите жрать, то начинайте грузить песок, – раздалось из черноты. – Песка надо много.

Сверху громыхнуло железо, и все стихло.

Кабанов зажег все свечи, которые смог найти в многочисленных коробках и пакетах, сваленных в кучу на стеллаже. Под руку ему попалась бутылка вина. Кабанов вогнал пробку внутрь бутылки гвоздем и стал пить вино из горлышка. Оно проливалось мимо обросшего усами и бородой рта, стекало по шее на грудь. Потом Кабанов нашел батон колбасы и стал грызть его вместе со шкуркой. Не пережевывая, он глотал большие куски, давился, и в глазах у него темнело. «Я поднимусь наверх с первой же партией песка!» – думал Кабанов. Не переставая жевать, он ходил вокруг люльки, шумно сопел, тяжко дышал. Бремя власти давило на желудок. Потом он нашел консервную банку с печеночным паштетом, вскрыл ее ножом и принялся запихивать в рот ароматную густую массу пальцами, слово шпателем.