Пышечка - [73]

– Кстати, не знал, что кто-то до сих пор устраивает пижамные вечеринки.

– Ну, похоже, что так. Раньше мы с Эл постоянно ночевали друг у друга, просто не называли это вечеринками.

За последние несколько дней я рассказала Бо обо всей истории наших с Эл отношений и о том, как мы перестали общаться. Ему кажется, что мы помиримся, но я его уверенности не разделяю.

Я открываю пассажирскую дверь.

Бо касается моей руки.

– Уиллоудин… Ты успела подумать о нашем разговоре? Ты ведь понимаешь, что я не шутил, правда?

Я не в силах ответить ничего, кроме «да». Но и признаться вслух, что хочу быть его девушкой, – тоже.

– Мне нужно еще немного времени.

– Хорошо, – кивает он. – Время так время.

Аманда стоит в дверях, и челюсть у нее буквально отвалилась и приросла к груди. Из-за спины у нее вытягивает шею Милли.

– О. Мой. Бог, – выдыхает Аманда. – Попка-персик.

Я шикаю на нее и заталкиваю их обеих в дом. Первое, что бросается в глаза, когда я оказываюсь внутри, – это то, как всё, от искусственных цветов и стен до диванных подушек, гармонично сочетается между собой.

Сегодня Милли – лавандовый колобок в спортивном костюме, носочках и повязке на голову, подобранных в тон. Такое ощущение, что она вбила в поиск «наряды для пижамной вечеринки» и нашла этот прикид, точно слетевший с обложки «Клуба нянек»[35].

Аманда, конечно же, в спортивных шортах и майке, но босиком. Я впервые вижу ее без обуви и не хочу, чтобы она решила, что я бесцеремонно на нее пялюсь, а потому намеренно не свожу глаз с ее лица. Впрочем, кажется, мои усилия довольно очевидны.

– Так, давай колись, – говорит она. – Он подвез тебя. Сюда. Ты была у него в машине. Расскажи нам все.

Милли ведет нас по коридору мимо гостиной, где ее родители смотрят какой-то британский сериал на канале PBS, и из телевизора доносятся приглушенные голоса взволнованной прислуги, обсуждающей, кто будет подавать господину и госпоже охлажденный гороховый суп.

– Погодите, я еще не рассказала про фиаско с платьем для конкурса. Надеюсь, вам всем повезло больше, – говорю я.

Милли трясет головой и тянет меня за руку к двери своей комнаты – о том, что это именно ее спальня, сообщает деревянное сердечко, подписанное: «Милли».

Аманда прикрывает рот, еле сдерживая смех.

– Что такое? – спрашиваю я.

Мы с Милли встречаемся взглядом, и в ее глазах я читаю невиданное прежде отчаяние. Она открывает дверь спальни. Там, на лавандовом кресле-мешке, сидит Ханна, облаченная в черное. Она даже взгляда на нас не поднимает.

Милли берет у меня сумку и кладет к себе на кровать.

– Ладно, присядь.

Я сажусь на пол.

Милли опускается на нелепое плетеное кресло в углу комнаты, похожее на трон. Его как будто привезли из дома престарелых, но оно странным образом ей подходит. Вот бы сейчас сфотографировать, как Милли восседает на нем, в своем идеально продуманном наряде, с вьющимися локонами и вздернутым носиком.

– В присутствии моих родителей о конкурсе не говорим.

– Почему? – спрашиваю я.

– Они не знают, что она участвует, – поясняет Ханна.

Широко улыбаясь, Аманда усаживается на пол перед Милли.

– А как же согласие родителей? – Вопрос скорее риторический, потому что ответ я уже знаю. Не думала, что Милли способна провернуть такой трюк.

Она облизывает губы.

– Я подделала мамину подпись.

Ханна смотрит в телефон, и ее губы плотно сжаты, но она улыбается.

Круглое личико Милли слегка морщится. Щеки у нее розовее обычного.

– Я их спрашивала. Когда только узнала, что ты участвуешь.

Я молча киваю, показывая, что внимательно слушаю.

– Мама думала несколько дней, но потом они с папой сказали «нет». Сказали, что это противоречит их моральным принципам. Что надо мной будут смеяться и что это неподобающий досуг для истинной христианки.

Ханна презрительно фыркает.

Я неодобрительно на нее смотрю, но без толку, потому что она неотрывно глядит в телефон.

– Но что ты будешь делать? Конкурс начнется уже в следующие выходные, а это значит, что скоро твое имя напечатают в газете. И тогда узнают все.

Конечно, над нами уже начали глумиться, но, когда газета уйдет в печать, пути назад не будет. Такие, как Патрик Томас, будут потешаться над нами всю оставшуюся жизнь.

– Я… Я не знаю. – Она грызет заусенец на большом пальце и внимательно рассматривает мое лицо, будто надеется найти то ли ответ, то ли утешение.

Теперь я понимаю. Понимаю, что стоит на кону для Милли и что она хочет всего лишь выбраться из клетки, выкованной для нее родителями.

– Не переживай, – говорю я. – Все будет хорошо.

– Как по мне, так это охрененно, – говорит Аманда. – Вот уж не думала, что ты на такое способна.

– О, я считаю, потенциал у нее гигантский, – бормочет Ханна.

Ну все, с меня хватит.

– Да что с тобой такое? – выпаливаю я. – Зачем ты вообще приперлась? Сиди у себя дома и упивайся ненавистью там.

– Уилл, – встревает Милли.

– А что? Это правда, – продолжаю я. – Милли пригласила тебя к себе домой, но с тех пор как я пришла, ты только и делаешь, что пялишься в телефон и язвишь.

Ханна наконец поднимает на меня глаза, и взгляд у нее насмешливый.

– О, можно подумать, тебе на этих двоих не наплевать. Да ты сама здесь только затем, чтобы самоутвердиться на их фоне. Чешешь им спинку, чтобы они почесали тебе.