Пышечка - [72]

Она заправляет выбившуюся прядь за ухо и отступает на шаг.

– Да пофиг. Все в порядке.

Я знала, что рано или поздно это обязательно начнется. Теперь, когда до конкурса осталось две недели, внимание всего города сосредоточено на участницах, а это не сулит нам ничего хорошего.

Милли оттягивает лямки рюкзака.

– Я тут подумала пригласить тебя, Аманду и Ханну на пижамную вечеринку. Аманда согласится точно, но, если ты откажешься, Ханна не придет. Поэтому вот… Приглашаю.

Как правило, я не хожу на подобные тусовки, если не считать ночевок у Эл. Меня ничуть не привлекает идея спать на полу у Милли в трусах и майке, учитывая, что каждые несколько часов к нам будут заглядывать с проверкой ее родители…

Однако сейчас мне не хочется ей отказывать.

– Хорошо, я приду, – отвечаю я.

•

Следующим вечером, когда я забираю маму с работы и мы вместе возвращаемся домой, она говорит, что переделала мое платье, и просит примерить его еще раз, после чего вновь отправляет переодеваться в свою комнату.

Не представляю, сколько у нее ушло времени на то, чтобы перешить вытачки, но лиф сидит просто безупречно. Чего не скажешь о юбке. Мама обещала расставить ее насколько возможно, но она все равно очень плотно обтягивает бедра. Впрочем, меня это не смущает, и чувствую я себя в ней нормально. Только мама хмурится.

– Верх классный, – говорю я. – Сидит прямо идеально.

Она касается ладонью моей спины.

– Попробуй встать чуть прямее.

Я пробую.

Мама цокает языком, и звук ее разочарования для меня – как иголки под ногти.

– Мам, все хорошо, слышишь? Мне очень нравится.

– Пышечка, оно обтягивает твои бедра, как смирительная рубашка. – Она проводит пальцем по строчке. – Но больше ткани не выпустишь, шов может разойтись.

– Мам, все хорошо. Я буду в нем всего-то минут десять.

У нее подрагивают губы.

– Что? – Я оборачиваюсь, чтобы смотреть на нее, а не на отражение в зеркале. – Просто скажи это вслух, мам. О чем бы ты ни думала.

Она отмахивается от меня и принимается убирать нитки и булавки в шкатулку на прикроватном столике.

– Я думала… Думала, ты постараешься хоть немного похудеть к конкурсу. – Она снова поворачивается ко мне. – Не пойму, ты вообще воспринимаешь его всерьез? Хоть понимаешь, что это не шутка? Я разрешила тебе участвовать, потому что ожидала какой-то ответственности.

Ее слова – как удар под дых.

– То есть платье мне мало, потому что ты думала, что я похудею? Мам, вот она я! – Я машу руками, показывая на себя. – И это мое тело!

Она качает головой.

– Я так и знала, что ты неправильно меня поймешь. Что бы я ни сказала, ты все воспринимаешь в штыки. Я так больше не могу. Не я тут главный злодей.

– А кто тогда?

Мама молчит, и невысказанные слова висят между нами, как огромные сосульки, грозящие сорваться.

– Оно слишком облегающее, – говорит наконец она. – Я не смогу одобрить его для конкурса. И дело не в том, что ты моя дочь. Я поступила бы так с любой другой участницей. Оно выглядит непристойно.

– Мам, я себя отлично в нем чувствую. – Мой голос звучит спокойно и ровно. – Я и не знала, что могу быть такой, какой чувствую себя в этом платье. Я никогда ничего подобного не носила. Но если при взгляде на это платье – при взгляде на меня – ты думаешь, как жалко, как обидно, что я не сбросила пару кило, – тогда иди ты, мам. Не трать время попусту.

Наступает тишина, и я жду, когда она уйдет. Но потом понимаю, что вообще-то это я у нее в комнате. Я подбираю подол, чтобы не споткнуться, и оставляю ее в одиночестве – в маленькой спальне, где она проведет остаток жизни в обнимку с наградной лентой, короной и бирюзовым платьем.

Пятьдесят

Вечером в пятницу, после работы, меня подвозит Бо (как всегда в последние две недели), только сегодня – не домой. Мы паркуемся у дома Милли. Рон отпустил нас пораньше, чтобы я успела добраться к ней до полуночи.

Я кладу на колени сумку с вещами для ночевки и мысленно готовлюсь узнавать поближе своих новых подруг.

Конкурс красоты отошел для меня на второй план. Мне кажется, изначально я решила в нем участвовать только потому, что хотела что-то кому-то доказать. Не знаю, правда, кому: самой себе, маме или всему свету. Но идут дни, а мне все чаще и чаще приходит в голову мысль, что миру мне сказать нечего.

– Так что будете делать? Готовить реквизит к конкурсу?

Я качаю головой.

– Не совсем. Скорее, как мне кажется, разрабатывать план действий. Нам нужно держаться вместе.

Бо озадаченно хмурится.

– То есть вы все четверо будете участвовать в конкурсе?

Я киваю.

– Я всецело поддерживаю идею, что каждая девушка, если захочет, может участвовать в конкурсе, но зачем вам всем это делать?

Я с улыбкой поворачиваюсь к нему.

– Ну ты ведь продолжаешь ходить на мессу, хоть уже и не учишься в «Святом Кресте», верно? Вы делали это всей командой, но даже если ты не в команде, это не значит, что ты не можешь больше ходить в церковь. Так и в нашем случае: мы не в команде королев красоты, но это не значит, что участвовать мы не должны.

– А это будет слишком слащаво, если я признаюсь, что для меня ты в десять раз красивее и умнее любой королевы красоты?

У меня горят щеки.

– Да, ужасно слащаво.