Пышечка - [69]

По воскресеньям «Харпи» не работает, поэтому этот день из жизни Бо окутан для меня тайной.

– Хожу в церковь. На мессу. Хожу на мессу.

– Погоди, ты что, и правда католик?

Он рисует пальцем узоры на руле.

– Не знаю.

– Как это не знаешь?

Свет фонарей отражается от серебряной цепочки, выглядывающей из-под его воротника.

– Тренер требовал, чтобы в течение сезона мы посещали мессу, ну и я вроде как привык.

– Ловко выкрутился.

Он криво улыбается.

– Люблю традиции.

– А твоя семья? Тоже ходит?

Он смеется.

– Нет, без шансов.

Тишина, царящая на моей улице, просачивается сквозь щели в салон автомобиля.

– Мне, наверное, пора, – шепчу я.

Бо наклоняется и смыкает руки у меня на затылке, притягивая меня к себе. Наши губы соприкасаются так легко, что даже щекотно. Это не вполне поцелуй.

– Хочу поцеловать тебя. Хочу поцеловать тебя как можно быстрее. – Я ощущаю губами каждое его слово. – Только в этот раз я не стану все портить.

У меня куча вопросов, но, по-моему, на сегодня достаточно. Он опускает руки и проводит пальцами по моим щекам.

– Пойдем завтра на мессу вместе.

Я прикусываю губу.

– Хорошо.

Сорок восемь

Только я возвращаюсь домой, как на меня обрушивается реальность. Мама подшивает мое платье и смотрит какое-то кино на канале «Лайфтайм», включив громкость на полную.

Больше всего на свете я хочу позвонить Эл и в подробностях изложить ей каждую минуту двух последних дней. Ли Вэй, Дейл, Бо, Лорейн. Рассказать обо всем. Я плюхаюсь на стул за кухонным столом и принимаюсь листать входящие, пока не нахожу нашу переписку с Эл. Последнее сообщение от нее – почти два месяца назад. Я начинаю писать:

Я: Я провела сегодняшний день дома у Бо, Мальчика-из-частной-школы. Я ему очень нравлюсь. Мы болтали обо всем и ни о чем. Он почти поцеловал меня, и это был самый изумительный не-поцелуй в мире. Пытаюсь не думать о Митче. Я весь день не отвечаю на его сообщения. И как так получается: день у меня был невероятный, и при этом я чувствую себя полным дерьмом? Я скучаю по Люси. И жесть как скучаю по тебе. Прости. Прости за все, что я сделала не так. Пожалуйста, прости.

Я смотрю на свои слова, размышляя, что случится, если я нажму «отправить». А потом стираю сообщение, потому что слишком боюсь ее молчания, чтобы рисковать.

* * *

Бо пишет, что подъехал: момент он выбрал идеальный, потому что мама в душе.

– Я ушла! – кричу я ей.

Если она и спросит куда, то за шумом воды я не услышу.

Я не то чтобы скрываю, что ухожу с Бо, просто идем мы в церковь, а мама скорее предпочтет, чтобы я вообще в нее не ходила, нежели шла в католическую. И это мне ничуть не понятно. Католики, протестанты, баптисты… По-моему, все они верят в одно и то же, просто по-разному об этом говорят. Мы, судя по всему, баптисты. В том смысле, что мама посещает Первую баптистскую церковь Кловера, и я тоже хожу туда на каникулах.

Бо, в отутюженных коричневых брюках и черном поло, ждет меня, опершись на пассажирскую дверь. Кажется, я вырядилась уж слишком официально: на мне черное платье, в котором я была на похоронах Люси, – но больше мне не в чем пойти в церковь.

Бо открывает для меня дверь, и мы едем; наши руки лежат так близко, что мизинцы иногда соприкасаются, и тогда между нами словно вспыхивает обжигающая искра.

Я ни разу в жизни не была в католической церкви. Мне казалось, это такие древние здания со шпилями, витражными окнами и скамьями для коленопреклонения, как в кино. Но церковь Святого Креста выглядит поновее, хотя тут есть и скамьи с подушечками для коленей, и витражи. Здесь тише, чем в маминой церкви. Умиротвореннее. Нет ни громогласных зазывал у входа, ни сплетничающих учителей воскресной школы. Мне тут нравится.

По обе стороны от алтаря стоят свечи в красных подсвечниках, но горят не все.

– Для чего они? – шепотом спрашиваю я у Бо, когда мы садимся на одном из средних рядов.

– Можно оставить любое пожертвование в коробке и зажечь свечу о ком-нибудь в память. Ну и, наверное, помолиться, если захочешь.

Начинается служба, и после нескольких приходских объявлений и песнопений по рядам отправляют блюдо для пожертвований. Бо вытаскивает из бумажника мятую десятку и, положив ее на блюдо, передает его дальше. Отец Майк читает проповедь. Я почему-то ожидала, что говорить он будет на латыни, но говорит он на английском, аккуратно подбирая слова. Проповедь чем-то напоминает мне герлскаутскую церемонию перехода из группы «Дейзи» в группу «Брауни»[33].

После службы я следом за Бо подхожу к свечам, возле которых уже стоят несколько человек. Бо кидает монеты в коробку для пожертвований и протягивает мне деревянную палочку, чтобы с помощью нее я подожгла свою свечу от соседней. Мы оба зажигаем по свече. Ни он, ни я не говорим, для кого они, но слова излишни.

Я пытаюсь представить, каково это – приходить сюда каждое воскресенье. Хоть я и не знаю, верю ли во что-то свыше, но приятно быть частью чего-то большего вместе с Бо.

Мы идем на парковку, где оживленно общаются прихожане. Бо кому-то машет. Затем указывает на мужчину в темно-синей спортивной куртке и телесного цвета брюках и поясняет:

– Это мой тренер.

У меня щемит сердце от того, как твердо Бо говорит о нем в настоящем времени, будто этот мужчина до сих пор его тренер.