Пылесос истории - [7]

Ночью вспомнил о том, что забыл хотя бы заглянуть в комнату отца. Но…

«Батя простит. Но я и так не каждый день с ним вижусь. И он без меня не скучает. Лежит себе, телевизор смотрит. И почти ни с кем не разговаривает. Даже с внуком. А следовало бы деду больше общаться со своим внуком. Говорят, что общение с детьми лечит и омолаживает. Скажу об этом батьке. А то лежит и только кашляет. Старый уже… Лариска говорила, что покормила его и все сделала… Значит, все в порядке…»

— Тебе не холодно? Может, форточку закрыть?

«Так что же получается, если с умом, то — живые деньги… Как в кабине космического корабля — регенерация, круговорот и взаимный обмен газов, воды… Безотходное производство… Обалдеть можно. Ну, Жора, ты даешь! А если пить чужое? Вот тебе и заработок? Господи, уже утро?»

…Из рубанка вырываются красивые завитки ароматных стружек. А Витька Кисляк, — такая фамилия у рябого с веснушками соседа по верстаку, — коварно накидал ему полную пазуху стружек с опилками. Они тогда здорово подрались, до крови. Разнимать их прибежали два преподавателя училища. А Микола, еще слабый паренек, безуспешно дергался в сильных руках и истерично со слезами кричал: «А за что он меня? Пускай себе опилки напихает! А зачем он мне? Я ему полный рот стружек набью! Гад этакий! За что он меня?!» Витька Кисля к стоял возле верстака, его никто не держал, вытирал разбитую губу и виновато повторял: «Я просто пошутил. Я всем опилки за пазуху кидал. Все только смеялись… Я просто пошутил…»

Едва не задохнулся Микола в куче свежих опилок после своей первой в жизни «настоящей» выпивки. Искал тогда бригадира лесопильного цеха. У того была припрятана бутылка самогонки, а до обеда оставалось пятнадцать минут. Вот взрослые ребята и послали за ней его, «салагу», который только что выдул свою первую трудовую поллитровку. Наказали, чтобы он напомнил еще Володьке, что его ждут в паркетном цеху. Микола не заметил открытого люка в машинное отделение пилорамы. Шел, широко расставляя неслушающиеся ноги, споткнулся о вмерзлую березовую колоду и прямо головою вниз полетел в квадратный проем. Спасло то, что, зацепившись за лестницу, упал, погрузившись в свежие опилки. Но именно это чуть его не погубило. Он глубоко вдохнул в опилках, как под водой, и стал задыхаться. Вытащил его бригадир, на счастье заметивший пике Миколы. Парень уже посинел от судорожного кашля и рвоты. Врача не вызывали. И вообще никому ничего не сказали. Обмыли салагу, влили в него еще полстакана самогона и положили спать за штабелями паркета…

Когда призвали в армию, то искренне радовался — конец периодическим, но в то же время регулярным пьянкам с бригадой. Да здравствует новая жизнь! Но когда представился случай, не колеблясь, начал грызть гранит автонауки с единственной целью — иметь возможность в будущем выезжать за границы войсковой части, чтобы дать «утеху душе». При этом не забывал услужить без лишнего филантропства своим жаждущим однополчанам. Однажды, не найдя водки в районе, погнал машину в область, задержался на шесть часов. Его уже стали разыскивать на штабной машине. Одному Богу известно, как Миколе удалось отбрехаться перед комбатом и замполитом, оправдываясь неожиданным ремонтом в дороге. Все понимали, что Микола врет, но пожалели — не столько его, как честь воинской части.

Когда, отслужив, сдал испытания и был зачислен в химико-технологический институт, Микола отдохнул душой и телом — винцом тогда торговали с восьми часов утра, с алкоголизмом еще никто не боролся. Словом, проблем этих будто тогда не существовало, а учение давалось легко. Микола сразу ощутил, что голова его варит неплохо. Но голову-то беречь надо. Отягощать ее наукой нужно постепенно, ибо жизнь прекрасна и многолика и так быстро летит, кружится, как красивые девчата в старинных вальсах… Тогда он написал свое первое стихотворение, опьяненный поцелуем Светланы и стаканом «Лидии» — «Ах, сколько лет я дожидался Вас. Вы — свет моих очей, Вы — свет в ночи, как жаль — что быстро мчится время, но предо мной — Ваш взгляд, я слышу голос Ваш, дыханье Ваше ощущаю, походка Ваша опьяняет. Одно тревожит среди ночи: когда же скажешь ты: „Я вся твоя!“ Таких „шедевров“ Микола мог написать штуки три за один присест после стакана „Лидии“ или „Изабеллы“.

Для патриотических катренов в студенческую многотиражку требовался более серьезный творческий возбудитель. И выходило неплохо. Он решил забрать свои документы после второго курса, когда не сдал два экзамена, а на третий вообще не пошел. Его искренне уговаривали не торопиться со своим решением, советовали: „подтянуть хвосты“, собраться, взять себя в руки. Поберечь, наконец, свой литературный талант. Ведь чтобы писать стихи, нужно знать жизнь. А чтобы знать жизнь, нужно знать специальность. И если ты сам сделал выбор и поступил в химико-технологический, то просто грех бросать учение. Не мальчишествуй. Ты уже отслужил армию и должен быть серьезным…»

Но его манили лавры известного писателя — книжки, выступления по радио, телевидению, машина, дача, поездки за рубеж…

«Ничего мне не нужно от жизни, лишь бы не быть покоренным судьбой, пусть вороном черным — но живя триста лет, созерцать, удивляясь быстротечности жизни людской. Ничего мне не нужно от жизни, если б смог пренебречь и попрать все запреты, границы — замелькали бы черно-белые метки столбов, убегая назад от моей колесницы…»