Пыльца в крови - [29]
Поэтому его не находит Ирт.
Пальца не было, пальца не было, и он не мог правильно передать позывные. В его скафандре не хватит воздуха… а еще нужна вода?
– Направление зет – на альфа тридцать семь, – помоги товарищу, – знакомый голос бился в висок.
Харли Макгрей любил напевать коды трансгалактических передач, Тима Граува это невероятно бесило. Особенно в тот день, когда флот экспедиции отказался от взятого курса. От его проекта. Но кто такой Харли? Кто такой Тим? Они ему не помогут, они ведь даже не знают Чагу.
– Помоги товарищу…
Ему мог помочь только Ирт. Он один вспоминал о нем. Иногда.
Чага приподнялся на локте и разлепил ресницы. Но сразу прикрыл глаза ладонью, чтобы защитить их от невыносимого фиолетового цвета. Раньше эти натеки породы раздражали, потом пугали, но почему сейчас ему так плохо?
Он знал, это было его место в Нише Перерождений, поскольку он был глуп и бесполезен, не мог даже отрастить себе ни уха, ни пальца, хотя Хозяин очень старался, чтобы у него получилось. Чага, наверняка, не заслужил никакого другого цвета.
С большим трудом, подтягиваясь на локтях, он пополз к входу. Он сам себе казался тяжелым и неповоротливым отростком. Странно, что его тело когда-то было покрыто тканью. Зачем? Или не его?
Вход был опасным местом, только Хозяин мог с легкостью проходить насквозь, перекрывая его своим мощным торсом и вызывая у Чаги одновременно страх и судороги сладостного предвкушения того мгновения, когда все исчезнет, а он станет частью чего-то большого и настоящего. Иногда он с трудом вспоминал, что кто-то похожий на Чагу когда-то ненавидел эти моменты: приближающуюся к нему багровую фигуру, попытки Ирта сделать его лучше.
Тот червяк даже пытался выбраться через вход. Просовывал руки в упругие бесцветные струны, а потом, отброшенный мощной волной к дальней стене, бился в электромагнитных судорогах и кричал от боли в обожженных руках.
Чага был умнее, он не трогал струны, но иногда подползал поближе и звал Ирта. Не сразу, конечно, а в тот момент, когда страх почувствовать, как что-то рвется внутри тебя, начинал казаться уже не столь важным по сравнению с неумолчной, сводящей с ума потребностью.
Сначала он чувствовал внутри себя чье-то присутствие, осуждающее и презирающее его, но постепенно выстраивал стену, пока не отгородился от этого смутно знакомого сознания. Постепенно Чага перестал различать страх и желание, все сливалось в полосу отчаянной зависимости, где багровая боль переходила в сияющий золотом восторг и чистое наслаждение.
Он даже попробовал засунуть руку в струны, надеясь, что боль от ожога принесет облегчение и золотое счастье. Хотя бы на время. Но не помогло. Он остался пуст, мучительно пуст, и взрезанная болью кожа только подчеркивала его пустоту.
Поэтому теперь Чага не трогал струны, а только доползал до выступающего ребра входа и слизывал сочащуюся из него влагу. Она – тягучая, как слизь, и с резким содовым привкусом, но утоляла жажду и притупляла голод.
Когда хозяин увидел, как Чага пытался напиться, то стал издавать короткие резкие звуки – так он смеялся.
– Кто бы подумал, что землянин будет вылизывать мочу подземных червей. Ты мог бы стать полезен даже для моего отца, – он чернеет, как недоношенный хург, от брезгливости, а стая присосок, не останавливаясь, натирают поверхности его Ниш.
Нахлынула волна стыда, – Чага оторвался от влажного ребра и опустил голову.
– Хотя, впрочем, не отдам, ты слишком забавный для его блекло-серых клеток.
Чага молчал и не поднимал глаз.
– А лизни и меня. Так ли полезен этот отросток у тебя во рту? А то молчаливым ты мне нравишься больше. Будешь выразительнее хлопать глазами.
На несколько мгновений Чага растерялся, не в силах понять, что именно он должен делать.
– Ну что же ты стоишь, дружок?
Чага сделал несколько шагов и поднял голову. Белесые глаза за багровыми контурами голых век сузились. Чага потянулся ртом к падающим на широкий конус плеч отросткам капюшона.
– Куда же ты? У тебя рот полон дряни, сползай ниже.
Испытывая странное облегчение, он опустился на колени и уставился на постамент идеально гладких конечностей изоморфа, сморгнул выступившую в глазах влагу.
С багровой поверхности оторвался и потянулся к нему тонкий продолговатый лист, на его середине появилась прозрачная дрожащая капля, так похожая на воду. Ни о чем не задумываясь, Чага слизнул ее, провел языком по все длине листа, будто дрожащего от его прикосновений. Во рту появился острый, чуть солоноватый вкус.
– Хорошо, – прозвучал голос. – Давай еще.
Влага появилась снова, и Чага торопливо слизал ее, потом провел языком еще и еще раз, хотя в листе было пусто, а на языке оставалась колючая прохлада.
В какой-то момент он ощутил прикосновение к небу, а потом в горло поползла прохладная тяжелая ветка. Ирт никогда не проникал в него так. Чага закашлялся, выплескивая наружу слюну и слизь. Хозяин внезапно отпрянул.
– Ты полон мочи червей, Чага. Если бы она разбавляла твою кровь, я бы давно порвал тебя в клочья.
С тех пор Ирт не приходил, а пить хотелось невыносимо.
Он собрал с ребра всю слизь, до которой мог дотянуться и заметил, что струны входа утратили прежнюю упругость, болтались как истончившиеся стебли мертвых растений. Это одновременно пугало и рождало мутную, не поддающуюся осознанию надежду.
