Пыльца в крови - [102]

Приблизившись к проходу, он понял, что от светлого, открытого пространства его отделял гигантский дендротрон. Живая древесная стена разворачивалась вширь уступами, лесенками и переходами, понималась вверх изящными, покрытыми темной корой башенками с узкими бойницами, дышала на разных уровнях орнаментом сказочных фигурок, кора которых была светло-серой или нежно-зеленой. В сравнении со стеной дендротрона буки уже не казались гигантами, она поднималась, как доисторическая замковая крепость, метров на тридцать, а дальше начиналась сплошная густая крона – хвойные лапы тянулись куда выше древесных стен.

Сразу вспомнился отец – всегда несколько угрюмый, отгородившийся от людей, лишних технологий и информации. Он был асом дендротронологии: рисовал и чертил конструкции, виртуозно биопрограммировал их, разрабатывая самые необычные схемы регенерации и роста растений, и своими руками воплощал в реальность. Больше других деревьев он любил работать с березой.

Собственно сам проход в дендротроне был распахнутыми воротами, к которым вели богатыри-буки. Возможно, за ним обнаружится беседка? Ларский сделал несколько шагов, вдохнул открывшийся живописный простор и замер, внезапно понимая, куда его привели ноги.

Здесь начинались угодья, предназначенные для существ давно и безнадежно поработивших человечество, – детишек. Но что хуже всего, Ларский прекрасно знал место, куда попал – эту карамельную поляну с плавучими островами вокруг Дома-раковины. Проект Лизы. Единственный ее дизайнерский проект на Макао – место-мечта для юных принцесс.

С утра и до вечера Макао был всецело занят детскими развлечениями и мамочками, приехавшими выгуливать чад. На его игровых площадках, в волшебных лабиринтах, модельных зоопарках и на аттракционах успел отметиться почти каждый известный дизайнер.

У Лизы было непростое отношение к детям, слишком тревожное и серьезное, чтобы их заводить, и она никогда и ничего не создавала для детей. Кроме этого места. Пять лет назад она сказала Никите, что заказ из Макао – слишком престижное предложение, чтобы от него отказываться. Но он видел, что проект значил для жены нечто большее: попытку собраться с силами и заглянуть в глаза и души детей.

В раннее, еще только разгорающееся утро здесь никого не было. Острова, легкостью и прозрачностью напоминавшие облака, плавали на разных уровнях. Самые низкие были не выше колен Никиты, а потом тянулись выше и выше к подножию домика-раковины. Острова отличались друг от друга, но каждый напоминал пушистую снежинку с начинкой, привлекающей мелких обормотов. Внутри снежинок Лиза разместила цветы, разные скульптурки, механические устройства, световые картины и просто мячи, которые возвращались обратно, куда их не кинь. Все это приводило малолетних спиногрызов в состояние повышенного возбуждения, и они неутомимо скакали с острова на остров и пронзительно верещали.

Детское кружение замыкалось у гигантской раковины-улитки. Это был идеальный геометрический конус, слой за слоем поднимающийся в голубое небо. По спирали внешней стены домика можно было забегать на самый верх. Перламутровые бока раковины прорезали цветные окна-карамельки. Прозрачными выпуклостями они искрились на солнце и пахли невероятно аппетитно. Дети их неутомимо лизали, и даже Ларский, когда приехал сюда с Лизой месяц спустя после того, как она сдала проект, нашел в себе решимость и попробовал одно оконце. Оказалось так вкусно, что он облизал еще парочку.

– А когда пойдет ливень, что станет с твоими окнами? – спросил он тогда у жены.

– Они начнут таять, – рассмеялась она.

– И растают?

– Нет, конечно. Это вечные карамельки. О которых всегда мечтают дети. Сладкий дождь будет стекать со стен, но оконца останутся.

– Ужас. Все вокруг затопит липкой сахарной водой. Растения погибнут от сладости.

– Что за глупости, Ларский. Не погибнут. Ведь каждый с детства знает о червях-сладкоежках.

Вид у Лизы был веселый и заговорщический. Ему захотелось поддержать игру.

– У меня было тяжелое детство. Вместо сказок на ночь мне читали книги из жизни растений и заставляли слушать классическую музыку. Теперь я тревожусь за растения и ничего не знаю о червях-сладкоежках.

– Ладно. Давай договоримся. Если ты будешь хорошо себя вести, я на ночь расскажу тебе сказку. Про то, как черви-сладкоежки после сахарного потопа поднимаются из глубин и пожирают влажную землю. А потом, когда они пропустят через себя каждый ее клочок и от обжорства станут похожи на радужные шарики, они выползают на берег реки и валяются на солнце. А дети могут прыгать на этих шариках и подбрасывать их в воздух.

– Бедные! Они же не шарики, а черви, значит, просто лопнут от этих глупых прыжков?

– Ерунда. Ничто не делает нас более крепкими и радостными, чем съеденные сладости. После карамельного дождя черви не лопаются и могут прыгать, как мячики, три дня напролет. Они даже не боятся солнечного света.

– Ты обязательно должна рассказать мне эту историю в подробностях.

– Я же тебе обещала.

– Не думал, что ты знаешь такие интересные истории. Не говори больше никому. Иначе нализавшиеся карамели дети прилипнут к тебе и не отлипнут, пока все им не расскажешь.