Пылающие скалы - [113]

— Везде люди болеют, везде, — грустно закивал старый геолог. — Я вчера с товарищем Северьяновым разговаривал. Так он сказал, что Игнатий Сергеевич серьёзно болен. Вот уж беда так беда.

— Опять? — вздрогнул Кирилл. — Как же это? — он беспомощно заморгал. — Когда я улетал из Москвы, он уже поправлялся. К нему в больницу с работой ездили!

— Значит, ухудшение наступило. Бывает, — сказал Майдар.

— Состояние очень тяжёлое? — спросил Кирилл в надежде на утешительный ответ.

— Северьянов говорит, очень. Он вам привет передавал, ваш Дмитрий Васильевич.

— Спасибо, — кивнул Кирилл.

— Корват поправится, — уверенно заявил Лобсан. — Я знаю. Он ведь такой… Настоящий батор!

— Два инфаркта — не шутка, — прицокнул Кирилл. — Притом он всё так близко принимает к сердцу…

— Да, такой человек, не переделаешь, — с восточным фатализмом вздохнул Майдар. — Думаю, наш газ для него лучше всякого лекарства окажется. Сразу на поправку пойдёт… Вы нового ничего не надумали?

— Мы тут посоветовались ещё раз с Кириллом Ионовичем, — с важным видом высказался Лобсан, — и пришли к выводу, что действовать надлежит согласно первоначальному плану. Это подтверждается анализом степени восстановления сероцветов. Я принял решение продолжить бурение на седьмой и четвёртой, а также возобновить проходку на одиннадцатой. Вплоть до палеозоя.

— Ты принял решение? — чуточку дрогнув уголком губ, переспросил Майдар. — И приказ о возобновлении проходки уже отдал?

— Я хотел сказать, — без тени смущения поправился Дугэрсурэн, — что принял решение внести такое предложение.

— Хорошо, — кротко согласился профессор. — Обсудим.

Пока не выключили свет, они втроём посидели над картой, прикидывая, в каких ловушках мог спрятаться сжатый под высоким давлением газ.

Остановился движок, и стало слышно, как воет на буровой бешено вращающаяся турбина, днём и ночью вгрызаясь алмазными коронками в гранитный чехол.

— Я уверен, что за гранитом пойдут алевролиты, — сказал Лобсан, прислушиваясь.

— Там видно будет, — тяжело поднялся, массируя поясницу, Майдар. — Надо ехать, хоть и не хочется.

— Может, останетесь? — предложил Лобсан.

— Нельзя. Мне послезавтра высокому начальству докладывать.

Проводив Майдара, Лобсан сразу же полез на нары, а Кирилл зажёг керосиновую лампу и раскрыл тетрадь.

Возникло причудливое видение, образ, точнее, прямо никак не связанный с тем, о чём он так неотступно думал, но завораживающе волнующий, неуловимый.

Последняя океанида

Она плывёт над самым дном,

влекомая теченьем,

облита призрачным свеченьем.

Скользит расплывчатым пятном

молочный свет её груди —

бездонная двойная чаша.

Коралловые чащи

встают из мрака впереди.

Бессильная пластичность рук.

О, затонувшая амфора!

Фестоны мадрепоров

её охватывают в круг,

созвездия ежей морских,

гирлянды голубых лангустов,

но холодно и пусто

в её глазах от их тоски.

И от её тоски они

в кристалле вод заледенели.

(Давным-давно сокрыли мели

распуганных океанид).

Ей погрузиться не дано,

и всплыть наверх она не в силах.

Из жил отверстых сима

стекает медленно на дно.

Но кровь в воде, как рыжий дым.

Течёт и тихо тает,

и только лишь акул скликает

крамольным запахом святым.

Вздымая вихри на песке,

круги сужают ближе,

но тёмный ужас с кровью брызжет

из синей дырки на виске.

Они шарахаются прочь

от ранки револьверной.

Неиссякаемые вены

им на глаза излили ночь.

Так и плывёт она в огнях,

в мерцающем молочном дыме,

и волосы седые,

как водоросли на камнях.

XXXVII

Прерывисто и низко гудел тифон в серой морозной мгле. Нарядно убранный флажками расцвечивания, под грохочущий в динамиках трансляции торжественный марш входил “Борей” в бухту Золотой Рог.

Экспедиция возвращалась с триумфом. Помимо полностью выполненной программы исследований, на её счету оказалось несколько интересных находок, расширивших представления о Мировом океане. Морфологи выделили неизвестную разновидность погонофор, геологи нашли шаровые лавы. Однако подлинной сенсацией явилось открытие в рифтовой зоне “чёрного гейзера”. В нагретых почти до трёхсот градусов грязевых фонтанах, бьющих из донных кратеров, удалось обнаружить неведомые бактерии. Поистине натиск живой волны не знал преград. Жизнь сумела приспособиться даже к околокритической воде, перегретой выше температуры воспламенения целлюлозы. Теперь казалось вполне вероятным, что она сможет существовать повсюду, где есть вода и минеральные соли. Например, на Венере, в каких-нибудь укромных углах.

Окрылённые успехом исследователи с особым нетерпением рвались домой. Светлана Рунова решила улететь первым же рейсом. Её никто не встречал на причале, и некому было волноваться о ней в московском аэропорту. Когда, закончив обследование атолла, корабль вошёл в международные воды, она послала Кириллу радиограмму, объяснив своё вынужденное молчание, но не получила ответа. За все шестнадцать суток пути от Фиджи до Владивостока ей не передали ни строчки.

И хорошо, думала спокойно вполне, что так легко всё само собой разрешилось, исчерпало себя, пришло к логическому концу. Немного тошно было от собственной прозорливости и жалко несбывшегося, но знала, что это пройдёт. Многое рано или поздно проходит. Светлана успокоилась, окрепла под тропическим небом, накопила запас прочности, необходимый в житейской борьбе. Всё ей казалось теперь нипочём. И к странному ощущению, что тебя не ждёт на берегу ни одна живая душа, она успела привыкнуть ещё до того, как доставили на борт заказанный по радиотелефону билет.