Пыль Египта - [31]

Обезьянка с печальными глазами внезапно соскочила с шарманки и прыгнула на столик. Она бесновалась, подпрыгивая на месте и вереща от ярости, среди осколков разбитого стекла. Ваза с цветами перевернулась, тарелка соскользнула на пол. Черная жидкость выплеснулась на скатерть из кофейной чашки Морриса. В следующую секунду итальянец дернул поводок и потянул обезумевшего зверька к себе; обезьянка упала головой вниз на тротуар. В сумятице голосов послышались пронзительные выкрики, официант поспешил к столику, издавая многословные проклятия, полицейский пнул распростертое на земле тельце обезьянки, шарманка рухнула на мостовую. Затем все успокоилось; итальянец поднял с тротуара маленькое тельце и протянул его на ладонях Моррису.

— E morto[38], — сказал он.

— И поделом, — бросил Моррис. — Зачем она на меня накинулась?

Он отплыл в Лондон, и день за днем, в часы ленивого безделья на палубе, когда человек с одинаковой рассеянностью смотрит на страницы книги и морские волны, в памяти его всплывало, окрашивая все мысли, воспоминание об этом мелком трагическом происшествии, в котором сам он никак не был повинен. Порой, когда тень чайки скользила к нему по палубе, в сознании хирурга, вопреки зрению, всплывал бредовый образ готовой наброситься на него обезьянки. Как-то с запада налетел штормовой ветер, пароход дернулся, тяжело нагруженный стюард потерял равновесие, и разбитое стекло зазвенело рядом с Моррисом; тот вскочил, подумав, что на столик снова вспрыгнула обезьянка. В другой раз в кают-компании проходила кинематографическая лекция — путешествующий натуралист демонстрировал съемки животных в индийских джунглях; когда на экране запрыгала в деревьях стая обезьян, Моррис невольно сжал подлокотники в приступе дикого ужаса, который продолжался лишь долю секунды: он вовремя напомнил себе, что всего-навсего смотрит фильм в кают-компании парохода, плывущего вдоль берегов Португалии… Однажды он сонным вернулся в каюту и вдруг заметил какое-то животное, свернувшееся рядом с кожаной сумкой. Он замер, не в силах вздохнуть, пока не понял, что это дружелюбный корабельный кот, который как раз потянулся, выгнув спину и поблескивая глазами.

Несуразная, безрассудная тревога выводила Морриса из себя. Видение обезьянки не повторялось, но некое мысленное представление о ней — некая идея обезьянки — судя по всему, по-прежнему глубоко сидело в сознании. Хирург подумал, что по приезде нужно будет посоветоваться с Робертом Ангусом. Вероятно, происшествие в Порт-Саиде вновь пробудило дремавшее нервное расстройство; но теперь к нему примешивалось и другое — Моррис понимал, что начал бояться и настоящих обезьян, что где-то, в темном уголке его сознания, затаился ужас. Но считать, что все это связано с похищенным сокровищем. какое примитивное, детское суеверие, недостойное даже усмешки, с которой размышлял о нем Моррис. Он часто раскрывал сумку и рассматривал украденное чудо хирургии — свидетельство забытого мастерства, что отныне вновь будет служить людям.

Хорошо было вернуться в Англию! В последние три дня плавания прежние страхи растворились в неведомых темных глубинах; да, безусловно, он совершенно напрасно беспокоился. Стоял теплый мартовский вечер. Риджентс-парк окутывал легкий туман, шел мелкий дождь. Моррис договорился с психиатром об утреннем визите, затем позвонил в больницу и сообщил, что вернулся и готов немедленно приступить к работе. За обедом он был в прекрасном настроении, болтал со слугой и, как выяснилось, показал ему драгоценные кости, добавив, что они принадлежали мумии, которую распеленали на его глазах, и что он собирается прочитать о них лекцию. Затем хирург удалился в спальню, взяв кожаную сумку с собой. Кровать, после корабельной койки, показалась ему верхом комфорта; из раскрытого окна доносился мягкий шум дождя, падавшего на кусты.

Комната слуги располагалась над спальней. Незадолго до рассвета он был внезапно разбужен ужасными криками, раздававшимися где-то поблизости. После знакомый голос отчаянно захрипел:

— Помогите! Помогите! О Господи, О Боже! А-а-а…

Нечленораздельная речь вновь перешла в вопль.

Слуга поспешил вниз, распахнул дверь спальни хозяина и зажег свет. Крики прекратились, с кровати доносились лишь тихие стоны. Над нею склонилась громадная обезьяна и что-то делала руками; затем она подняла лежащее на кровати тело за шею и ноги, выгнула его назад и сломала, как тростинку. После обезьяна разорвала лежавшую на тумбочке кожаную сумку и, зажав что-то белое и блестящее в мокрых пальцах, проковыляла к окну и исчезла.

Врач прибыл через полчаса, но было уже поздно. С головы убитого были содраны, вместе с кожей, большие пучки волос, оба глаза были вырваны из глазниц. Большой палец на правой руке оказался оторван, а позвоночник сломан в области нижних позвонков.

Никакого разумного объяснения трагедии так и не было найдено. Ни единая крупная обезьяна не сбежала в те дни из находящегося поблизости Зоологического сада или откуда-либо еще; чудовищного ночного гостя никто больше не видел. Слуга Морриса успел лишь мельком разглядеть его, и данное им описание не соответствовало ни одному из известных видов человекообразных обезьян. Продолжение было еще таинственней: Мэдден, вернувшись в Англию, подробно расспросил слугу Морриса, что именно показывал ему хозяин в ночь перед смертью, особо останавливаясь на том, не являлось ли это нечто фрагментом мумии, которая была распеленута на глазах хирурга, и получил такие же подробные ответы. Следующей осенью, продолжая исследования некрополя Гурны, он снова выкопал футляр с мумией А-пен-ары и раскрыл его. Все позвонки были на месте, все были целы, и на одном из них поблескивала серебряная скоба, которую Моррис с восхищением называл непревзойденным достижением хирургии.