Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России - [20]

Но дело не только в этом. А. Стреляный многократно и на все лады «вскрывает» глубокое противоречие, характерное для самых разных этапов истории России: «империя» колеблется и даже как бы разрывается между «русскостью» и многонациональностью. Но, ясно видя это, Стреляный совершенно не понимает, в чем тут дело. А между тем здесь-то и заключена «разгадка» своеобразия страны. Ни в одной из множества империй, в составе которых были разные народы (Британская, Турецкая и т. д.), ничего подобного не было.

Уже говорилось, что США захватили более половины Мексики. Но разве в США когда-нибудь существовала или хотя бы намечалась проблема национального суверенитета тех миллионов мексиканцев, которые живут в стране? Да ничего подобного! Между тем в России, — как настойчиво показывает сам Стреляный — в сущности, никогда не было подавляющего другие народы господства русских. Иначе не было бы и того «противоречия», которое оказалось в самом центре внимания Стреляного; не отдавая себе в том отчета, он показывает то, что вовсе не намеревался показать…

А те чудовищные насилия, которые совершала советская, большевистская, коммунистическая (назовите как угодно, но крайне недобросовестно употреблять здесь определение «русская») «империя», нанесли русским отнюдь не меньший урон, чем какому-либо другому народу.

Россия и Запад равноправны и равноценны

Если говорить об эмиграции из России, скажем, за последние 30 лет, мне представляется, что это, во-первых, чисто личная проблема. Часто люди, уезжая, ставят вопрос так, что они исполняют какую-то миссию, что их эмиграция вызывается некими общероссийскими причинами. Думаю, что это не так. Притом я довольно близко знаком с этой проблемой. В конце 50-х — начале 60-х годов я был так или иначе связан почти со всеми виднейшими представителями «третьей» эмиграции. Начиная с Синявского, с которым мы были просто близкими приятелями, и кончая каким-нибудь Яновым, человеком очень… мутным. Тогда мы с ним полемизировали в печати по поводу славянофилов, Янов выступал с чисто коммунистических позиций, а я — с антикоммунистических. А теперь якобы получается, что роли переменились… В последних интервью Синявский и его жена вспоминают, как я приглашал Синявского на одно подпольное антикоммунистическое собрание, а он не пошел. Он, правда, по этому поводу иронизирует: получается, мол, что Кожинов более радикален, чем я — на самом деле я-то оказался в лагере, а его не посадили… Но этому есть свои объяснения.

Дело в том, что, когда Синявского посадили, я считал, что нужно бороться не против чего-либо в России, а за Россию. Причем, думаю, что Синявский сейчас близок к этому же, судя по последним его высказываниям. То есть к тому, к чему я пришел в середине 60-х годов. Я имел возможность познакомиться с проблемой также благодаря теснейшей дружбе с Михаилом Михайловичем Бахтиным, которого я разыскал как ссыльного. Родной брат Бахтина Николай, на год его старше, вынужден был эмигрировать, потому что был офицером Белой армии. На Западе он, можно сказать, сделал блистательную карьеру: стал создателем филологического образования в молодом тогда Бирмингемском университете. Николай Бахтин настолько много сделал для этого университета, что уже после его кончины о нем там вышла книга. И вот в 1963 году я привез Михаилу Михайловичу эту книгу, считая, что доставлю ему огромную радость: книга о брате, с которым он с 1918 года не имел никаких связей. Бахтин же, ознакомившись с ней, сказал: «Подтверждается мое убеждение, что для русского человека эмиграция имеет только два итога: либо ассимиляция, либо деградация». И даже возвратил мне эту книгу, сказав, что не желает иметь ее у себя. Он считал, что брат деградировал, хотя это был и очень жестокий приговор. На меня это произвело весьма сильное впечатление.

Одно дело — эмиграция из одной страны Запада в другую. Что же касается эмиграции из России — Россия, по моему убеждению, это не просто другая страна, а как бы иной континент. Эмиграция из нее — это, в сущности, переселение на другую планету. Причем люди это понимают не сразу. Но в какой-то момент все-таки понимают. Хотя многие из тех, кто эмигрировал и кого я лично знаю, конечно, даже самим себе не признаются, что обрекли себя на какое-то мнимое существование. Два с половиной года назад в «Литературной газете» появилась огромная исповедь (или проповедь) Василия Аксенова. Прожив десять лет в Соединенных Штатах, он пришел к непонятному для него ранее выводу. Аксенов, может быть, не все договаривает до конца, но из его текста ясно видно, что никакого лучшего мира он в Америке не нашел. А нашел тоталитаризм — просто совершенно другой. Об этом же мне много рассказывал вернувшийся в Россию и счастливый оттого, что вернулся, писатель Юрий Мамлеев. Он говорил, что этот тоталитаризм незаметный, не связанный с каким-то прямым насилием, но в известном смысле более страшный в силу своей анонимности. Например, Аксенов в своем сочинении говорит, что в Америке господствуют самые плохие писатели. И это происходит не потому, что кто-то сверху приказывает ценить какого-нибудь американского Бабаевского, а как бы само собой. В конечном счете тамошний тоталитаризм уничтожает не внешнюю свободу, как в СССР, а внутреннюю — что по-своему страшнее.