Пятьсот веселый - [35]

— Повезет в картах — не повезет в любви. Это уж точно, елочки зеленые!

Старый учитель заметил в руках Генки учебник логики.

— Изучаете?

— В нашей школе логику не преподавали, — пояснил Генка. — Хочу сам немножко разобраться.

— Нравится?

— Суховато, — признался Генка. — Разные посылки, силлогизмы, доказательства, выводы. Скучно!.. А вы куда едете, Василий Сергеевич?

— В Омск. Там я живу и преподаю в школе, — охотно ответил старичок. — А ездил в Шушенское. Хорошая была поездка!

В Шушенское! Там, где жили Ленин и Крупская!

Генка посмотрел на старого учителя с удвоенным уважением.

— Вас посылали в командировку?

— Нет, просто сам поехал. Понимаете, я собираю материалы о революционерах, которые были вместе с Лениным в ссылке. Хочу книгу написать…

— Здорово! — вырвалось у Генки. — Счастливый вы!..

Старичок усмехнулся. И Генка испугался, что его искреннее восклицание Василий Сергеевич принял за лесть. Но, оказывается, старый учитель усмехался совсем по другому поводу.

— Я вспомнил, как один мой знакомый профессор говорил в прошлом году: «Найти бы мне хорошую домработницу, и я бы считал себя счастливым человеком». А если серьезно, мне вообще не нравятся люди, которые говорят: «Я счастлив». В этом есть какое-то самодовольство, что ли. Так что, молодой человек, я не могу считать себя счастливым. Не имею права. Хотя бы потому, что рядом со мной живет множество людей, которые пока не чувствуют себя счастливыми. Хотя однажды… — Выцветшие глаза Василия Сергеевича вдруг молодо блеснули. — Однажды я почувствовал себя по-настоящему счастливым. Было это в двенадцатом году, в тюрьме…

— В тюрьме? — удивился Генка.

— Представьте себе! В то время я уже был большевиком. И вдруг арест. Упрятали в одиночку. Несколько дней метался я, как птица в клетке. Молодой был еще, вспыльчивый, нетерпеливый. А потом как-то сел на койку и задумался: «Ну, посадили меня в тюрьму, продержат здесь год, два, три. И что они добьются? Что могут сделать с моей душой, с моими убеждениями? Ровным счетом ничего! Все равно выйду на волю и снова буду бороться за правду!» Подумал и почувствовал себя так, будто сбросил с плеч тяжеленную ношу. Сижу на тюремной койке и улыбаюсь. Улыбаюсь как блаженный, честное слово!

«Интересно, как он выглядел тогда?» — подумал Генка. Он попытался представить себе Василия Сергеевича молодым, здоровым и сильным — и не смог.

— И как раз, когда я сидел в таком состоянии, — продолжал старый учитель, — заявилась комиссия: два каких-то важных чиновника, а сзади начальник тюрьмы. «Какие жалобы есть?» — спрашивают. А я смотрю на них и смеюсь. «Эх, думаю, червяки вы сушеные! Это вы должны жаловаться, потому что вы рабы, верноподданные». И говорю им: «Здесь прекрасно, господа! Тут я почувствовал себя свободным человеком!» У чиновников разом лица вытянулись.

Старый учитель рассмеялся, а Генка вспомнил со стыдом, что при первом знакомстве зачислил Василия Сергеевича в разряд педантичных и скучных людей. Вот ведь как бывает: встретишь старого человека и думаешь, что он всегда был старым…

— Эй, Генка! — Арвид лежал на нарах, свесив вниз лукавое личико. — Историю ты и так знаешь. Иди сюда, я по немецкому тебя погоняю, а то тебя в институт не примут.

— Вы знаете язык? — оживился Василий Сергеевич и спросил что-то по-немецки. Арвид ответил: «Яволь!» — что было понятно и Генке, но старичок тут же разразился длиннющей фразой, а Арвид, скаля маленькие острые зубки, так же длинно ответил, победно поглядывая на Генку.

— Во шпарят, елочки зеленые! — восхитился Матвей. — А я вот немецкий язык терпеть не мог. Такой он был для меня, как нож острый. Будто в душу гвозди холодные забивают. Но пришли мы в Пруссию, и услышал я, как мальчонки, крохотные совсем шпендрики, между собой говорят. Ну, прямо как колокольчики! Вот, думаю, елочки зеленые, такие пацанишки крохотные, а уж по-немецки разговаривать могут.

— Да ведь они же немцы! — вполне резонно прохрипел Николай.

Матвей смущенно пожал плечами:

— Умом-то я это понимал. И когда взрослых немцев слышал, то не удивлялся. А вот когда карапузики меж собой говорили, как бубенцами звенели, тут я прямо-таки умилился. Вот, думаю, чудо-то какое!

Матвей, говоря это, даже забыл прикрыть карты, и практичный Николай деловито изучил их и только потом сказал, чтобы закончить разговор:

— А все равно лучше русского языка нет на свете. Это уж точно!

— Мать родная всегда всех дороже, — согласился Матвей. — Но мать-то, понимаешь, у каждого своя… — И обратился к Василию Сергеевичу:

— Вот вы, папаша, человек ученый. Скажите, какой язык самый что ни на есть лучший в мире?

Учитель кивнул Арвиду: потом, мол, поговорим, и ответил:

— Какой язык самый лучший? Честное слово, не знаю, товарищи. А знаю только, что все языки по-своему хороши. И еще, если плохо знаешь русский язык, очень трудно изучать другие. Просто невозможно.

— Вот и я так думаю, — сказал фронтовик, довольный тем, что уважаемый всеми человек поддержал его.

— Внимание! На горизонте граф Монте-Кристо! — закричал вдруг Арвид, подошедший к брусу.

И все действительно увидели Владимира Астахова. Он шел к вагону с какой-то девочкой, а рядом два человека в белых халатах несли носилки.