Пятнистая смерть - [29]
С восхода до заката разбирала Томруз жалобы и тяжбы, а после заката до полуночи ездила из стана в стан, от шатра к шатру, сама выведывала, кому хорошо, кому плохо живется. Где тут разговаривать со Спаргапой.
Да и не ладился у них разговор. Стоило Томруз, улучив подходящий миг, подать голос, как сын, словно черепаха — в панцирь, прятался в непробиваемую волну отчужденного молчания. Мать не обижалась.
«Пусть перебесится, отойдет, — думала она. — Рано или поздно Райада выветрится из сердца Спаргапы. Остынет, успокоится сын — вернется ко мне».
А Хугава? Хугаве долго не удавалось встретиться со Спаргапой — тот избегал стрелка, как и всех сородичей. Увиделись случайно при перекочевке.
— Мир и благополучие, — тепло поздоровался Хугава. Он соскучился по юнцу — сильно привязался к нему после смерти Наутара.
Спаргапа сдержанно кивнул.
— Как живешь?
— Так себе.
— Почему ты сердишься на меня? — мягко посетовал Хугава. — Сам же просил, чтоб я кричал за тебя на совете.
— Я не сержусь, — ответил Спар, скорей равнодушно, чем сухо.
Табунщик насторожился. Не было раньше этого безразличия у пылкого Спаргапы. Он изменился. Но в чем? Остепенился? Нет. В нем появилось что-то чужое, непонятное Хугаве.
— Так мы с тобой и не постреляли ни разу, — огорченно заметил табунщик.
— Стреляй себе знай, — зевнул Спаргапа, думая о каких-то своих делах. — Я и без фазанов обойдусь. Довольно и того, что могу за триста шагов пробить насквозь антилопу. И — человека, если понадобится.
В ленивом голосе друга пастух уловил скрытую жестокость. Не полудетскую, быстро угасающую злость, а зрелую, беспощадную жестокость оскорбленно замкнувшегося человека.
— Ух, какой ты стал, — растерянно, почти с испугом, пробормотал Хугава, отодвигаясь.
— Какой? — Спаргапа выжидательно прищурил недобрый глаз.
Видно он и сам чувствовал в себе перемену. Но не было похоже, чтоб сын Томруз тайно гордился, любовался ею, приятно для себя преувеличивая эту перемену, вполусерьез играя мрачного изгоя, как делал бы на его месте любой другой обиженный юнец. Прежнего Спаргапу украли. Перед Хугавой стоял хмурый иноземец, незнакомый и опасный.
— Не такой ты, каким был, — пробормотал Хугава. — Другой. Будто подменили.
Спаргапа сплюнул.
— Вырос, брат Хугава. Вырос и поумнел!
— Ох, вставай! «Ребра» приехали. — Фрада, отвернув край войлока, тормошит дочь, спящую в повозке. Пять дней назад племя дривиков прибыло с юга и перелетной птичьей стаей, опустившейся на отдых и кормежку, остановилось у речной излучины хатрах [11] в сорока от старого лагеря.
Шатры еще не развернуты. Мужчины ночуют у жарких костров, под открытым небом. Женщины — в громоздких повозках, где хранятся запасы и утварь, где проходит при долгих переездах вся жизнь «длинноволосых»: на ходу они мирно рожают, пеленают детей, шьют, вышивают, мнут кожу, прядут пряжу.
— Ребра? — Солнечный луч бьет стрелой в глаза Райады — свежие, будто она вовсе не спала; девушка жмурится и, ничего не понимая со сна, быстро ощупывает бок.
— Не ребра, коза, а «ребра»! — смеется Фрада. — Персы пожаловали.
«Парса», само название персов, также, как и «парта» подлинное наименование парфян, значит «ребро», «бок», «край». Почему эти два знаменитых народа выбрали себе столь необыкновенные названия?
Они не выбирали. Им дали их. Потому, что и те, и другие обитали на дальних окраинах земель, занятых союзом западно-иранских племен. Первые на юге, у Персидского залива, вторые — на северо-востоке, на подступах к Большой Соляной пустыне.
Слово «перс» надо понимать, как «человек с окраины».
— Вылезай, — торопит Фрада. — Посмотри, как одеваются люди.
Да. Сакам есть на что поглазеть. В золоте, камнях и блестящих тканях, в белилах, и румянах, с подведенными глазами, с бородами, выкрашенными хной, важно и чинно, точно павлины, выступали Утана и Гау-Барува во главе пестрой и пышной свиты.
Приветствия. Поклоны. Добрые пожелания… У входа в лагерь послы с достоинством переступили через жирных баранов, зарезанных только сейчас, прямо у их ног — так велит обычай.
В толпе встречающих находились и Спаргапа с Хугавой — один угрюмый, себе на уме, другой озабоченный, тоже невеселый. Табунщик все приглядывался к сыну Томруз, стараясь понять, какой дух в него вселился.
Эй! Что такое? Спар приглушенно охнул, пошатнулся. Пошарил вокруг, точно слепой, нащупал плечо Хугавы, крепко вцепился, будто хотел сломать.
Он увидел Райаду.
Широко раскрыв глаза и еще шире — алый рот, она жадно глядела на гостей. Помнила Райада, дочь Фрады, юного Спара? Помнила. Часто думала о нем, особенно по ночам, когда вокруг тихо, когда она одна. Грустила, порой даже плакала навзрыд. Но сейчас — сейчас Райада забыла не только о Спаре. О родном отце — и то забыла. До чего красивы эти персы, эти мужчины с канала Арахту.
— Держись, не падай! — встревоженно шепнул Хугава, подхватывая под локоть обессилевшего Спаргапу.
Сын Томруз очнулся. Недоуменно взглянул на Хугаву, поспешно убрал руку с его крутого плеча. Рука упала и со стуком ударилась о висящий у правого бедра короткий меч. Скрюченные пальцы медленно сомкнулись на костяной рукоятке.
— У, как вырядились, болотные петухи, — с усмешкой проворчал Спар, косясь в сторону персов. — Повыдергивать бы ваши перья. Таких вот фазанов подстреливай, Хугава-меткач!
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Многострадальная земля Турана (Средняя Азия) за долгие века встречала немало завоевателей. И когда однажды с горных перевалов на равнины хлынула закованная в бронзу непобедимая армия Искандера Двурогого, сына Филиппа Македонского, на пути завоевателей встала маленькая и гордая Согдиана под предводительством отважного вождя Спантамо.Читайте один из лучших романов известного писателя-историка Явдата Ильясова!
К 55 годам Марк Лициний Красс достиг вершин власти, славы и богатства. Он стал членом триумвирата вместе с Юлием Цезарем и Гнеем Помпеем — то есть фактическим правителем Римской республики. Его состояние было сравнимо с казной Вечного города. Но Крассу хотелось большего. Став консулом Сирии, он тут же развернул подготовку к войне с Парфией, в то время имевшей с Римом договор о дружбе. Вероломно вторгшись в Месопотамию, Красс захватил и ограбил несколько городов, в том числе и знаменитый храм Анахиты — богини-матери, устроив в нем свою ставку.
— Почему вы копаетесь в седой древности, кому это нужно? — Такой вопрос нередко задают Явдату Ильясову и устно, и со страниц печатных органов, в критических замечаниях. Между тем, на подобный вопрос давно и хорошо ответил Ф. Энгельс в своей книге «Анти-Дюринг»:«Седая древность» при всех обстоятельствах останется для всех будущих поколений необычайно интересной эпохой, потому что она образует основу всею позднейшего более высокого развития, потому что она имеет своим исходным пунктом выделение человека из животного царства, а своим содержанием — преодоление таких трудностей, которые никогда уже не встретятся будущим ассоциированным людям».Этим емким и точным определением и руководствовался писатель Я.
Черная вдова. Это страшное прозвище получила в средневековом Хорезме красавица Гуль-Дурсук, дочь одного из городских правителей. Ради татарского царевича Орду-Эчена, осадившего город, она умертвила мужа – отважного воина, возглавлявшего оборону, и подло выдала завоевателю своих героически сражавшихся сородичей. Из-за черной измены город был разрушен.Народ заклеймил предательницу в легенде, сохранившейся до наших дней.
Знаменитый поэт, астроном, математик Омар Хайям (1048-1131) перенес за долгую жизнь много тяжелых испытаний: наветы и опалу, бедность и непонимание со стороны окружающих. Однако ни разу он не изменил себе. Своим талантом, знаниями, прогрессивными устремлениями он боролся за справедливость. За столетия имя Омара Хайяма обросло многочисленными легендами, подчас маловероятными. В повестях Явдата Ильясова делается смелая попытка прояснить сложный образ ученого и поэта.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.