Пятнадцать жизней Гарри Огаста - [19]

– Все дело в сложности, многокомпонентности происходящих событий, – повторил я, глядя на Фирсона. – Мы с вами – всего лишь индивидуумы и не можем контролировать социально-экономический прогресс. Любая попытка внести в будущее малейшие изменения приведет к тому, что общий ход событий будет нарушен и все пойдет не так, как я описал, а по какому-то другому, неизвестному пути. Я могу рассказать вам о том, что профсоюзам при Тэтчер придется несладко, но я не в состоянии объяснить, какие именно экономические рычаги повлияли на это, и не в моих силах в нескольких словах изложить, почему общество позволило разрушить целые отрасли промышленности. Я не могу представить, что именно происходит в сознании людей, празднующих падение Берлинской стены, или сказать, кто именно будет стоять у истоков джихада в Афганистане. Спрашивается: зачем вам получаемая от меня информация, если любая попытка изменить будущее приведет к его уничтожению?

– Мне нужны конкретные имена и места! – рявкнул Фирсон. – Понимаете? Имена и места!

– Зачем? – спросил я. – Вы собираетесь убить Ясира Арафата? Вы собираетесь убивать детей за преступления, которых они еще не совершили? Заранее вооружать афганских моджахедов?

– За всеми событиями стоят политические решения.

– Но вы собираетесь принимать политические решения, исходя из событий, которые еще не произошли!

Мой собеседник в отчаянии всплеснул руками.

– Человечество эволюционирует, Гарри! – воскликнул он. – Мир не стоит на месте. За последние два века в жизни людей произошли более радикальные изменения, чем за предшествующие две тысячи лет. Процесс эволюции и самого человека, и человеческой цивилизации ускоряется. И мы, хорошие парни, должны стараться держать этот процесс под контролем и добиваться того, чтобы человечество избегало войн и катастроф! Вы хотите повторения Второй мировой войны или Холокоста? Мы можем изменить будущее, и ни то, ни другое не случится.

– Значит, вы считаете себя достойным того, чтобы надзирать за будущим?

– Да, черт побери! – взревел Фирсон. – Потому что я защитник демократии! Потому что я сторонник либеральных свобод и хороший парень! И еще потому, что кто-то должен этим заниматься!

Я откинулся на спинку стула. За окном крупные капли дождя с громким шелестом падали на траву. На столе в вазе стояли свежие цветы, а рядом со мной – остывшая чашка с кофе.

– Извините, мистер Фирсон, – сказал я после долгого молчания. – Я не могу понять, чего еще вы от меня хотите.

Мой собеседник резким движением придвинул свой стул к столу и наклонился ко мне.

– Почему мы не победили во Вьетнаме? – спросил он свистящим шепотом. – Что мы делаем не так?

Я в отчаянии обхватил руками голову и застонал, а затем, спустя секунды, выкрикнул моему собеседнику в лицо:

– Потому, что вас не хотят там видеть! Потому что вьетнамцы не хотят, чтобы вы захватили их страну! И китайцы этого не хотят! Более того, даже американцы не хотят войны во Вьетнаме! Нельзя выиграть войну, которой никто не хочет!

– А что, если мы сбросим на вьетнамцев атомную бомбу? Одна бомба – и Ханоя как не бывало.

– Я не знаю, что из этого получилось бы, потому что этого не было. А этого не было, потому что это мерзко! – заорал я и вскочил со стула. – Вам нужно не знание, вам нужно, чтобы кто-то оправдал ваши гнусные, безрассудные, бесчеловечные действия! Извините, но в этом я вам ничем помочь не могу. Когда я давал согласие на сотрудничество с вами, я думал… что вам необходимо что-то другое. Видимо, я ошибался. Мне нужно… еще раз как следует все обдумать.

Наступила тишина. Фирсон тоже вскочил и стоял в напряженной позе, стараясь сдержать ярость, но его выдавало дыхание, со свистом вырывавшееся из груди.

– К чему вы клоните? – спросил он наконец вполне нейтральным тоном, взяв себя в руки, хотя, судя по его взгляду, с удовольствием перегрыз бы мне глотку. – Вы считаете, что происходящее в мире вас не касается, доктор Огаст? Думаете, что вы умрете – и дело с концом? Но вам ведь известно, что для вас все начнется сначала! – Фирсон хлопнул ладонью по столу с такой силой, что фарфоровая кофейная чашка звякнула о блюдце. – Это мы, простые смертные, уйдем в небытие, и для нас действительно все закончится. Вы что же, считаете себя богом, доктор Огаст? Единственным живым существом в этом мире? Вы в самом деле полагаете, что если вам известны кое-какие события, которые произойдут в будущем, то ваша боль важнее, чем боль других людей? Вы полагаете, что только ваша жизнь имеет какое-то значение? Вы правда так думаете?

Фирсон говорил спокойно, не повышая голоса, но его дыхание стало еще более тяжелым, вздувшаяся вена на виске явственно пульсировала, а пальцы сжались в кулаки. Я понял, что мне нечего ему сказать.

– Ладно, – снова заговорил он, не дождавшись от меня ответа. – Ладно, доктор Огаст. Мы оба немного устали и испытываем некоторое разочарование… Пожалуй, нам следует сделать перерыв. Почему бы нам не отдохнуть сегодня весь остаток дня? Это даст вам возможность подумать. Так и сделаем. Отлично. Увидимся завтра. – И с этими словами Фирсон, не оглянувшись, вышел из комнаты.