Я открыл дипломат. Что-то там мелькнуло такое, когда я рылся там. Ага, вот она, упаковка жвачки. Риглис, мятные. Я с этой заразой завязал, когда пришлось заменить половину зубов на фарфор, всё боялся, что мосты отклеятся. И здесь начинать не буду.
— Это вам, Вика, — выдал я секретарше дефицитный презент.
— Спасибо, — ответила она, удивившись. Только что хамовато пошутил с шоколадкой, и вдруг такой подарок. Но взяла, быстро сбросив пачечку в приоткрывшийся на мгновение ящик стола.
Декан уже ждал. Его пиджак висел на плечиках, и не в шкафу, а прямо на вешалке. А профессор Бажанов протирал очки какой-то бархоткой.
— Проходите, Панов, — пригласил он, правой рукой потирая переносицу, а левой, с очками, показывая на стул напротив себя.
Я сел. Не на краешек, как стеснительный первокурсник, но и не развалясь, как хамло. Так, чтобы лопатки только касались спинки стула. Вроде и просто, но тренироваться надо. Помолчали несколько секунд. Мне инициативу проявлять и спрашивать «Чо хотел?» смысла нет. Он позвал, его и слово.
— Так что там случилось, Андрей Николаевич? — ничего себе, а ведь в бумажку не заглядывал. Зубр!
— Где? — включил я дурачка. Для начала немного полезно.
— В общежитии. С вами, — терпеливо объяснил декан. Даже бровью не шевельнул. Смотрит вроде доброжелательно.
— В воскресенье, Николай Николаевич, в общежитии случилось небольшое застолье. Ничего такого, начало учебы, — поднял я руки. — Понимаю, что немного не по правилам, но было что было, — ага, кивнул, просто слушает, не собирается рявкнуть и прервать. — Дело молодое, помните, как у Пушкина в эпиграфе к «Онегину» — и жить торопится, и чувствовать спешит.
— Это Вяземского стихи, — перебил меня декан. Сработало. Мужик обожает наше всё до офигения.
— Я знаю, — согласился я. — Но эпиграф к месту.
— Пушкина любите? — осторожно, будто рыбак поклевку ведет, спросил он.
— Люблю. Не специалист, конечно, всего наизусть не прочитаю, но многое помню.
— И какое же любимое? — не очень доверчиво поинтересовался он.
Есть легенда, что вот так спалился студент у него на экзамене. Заявил, что прямо фанат поэта, а на просьбу почитать что-то начал про лукоморье и сбился почти сразу. Смешная история. Но я не из таких. У меня внук в гимназии Пушкина учил. И я с ним, как же без деда.
— «Сеятель», наверное, — чуть помолчав, выдал я.
— Ну, давайте, — чуть удивленно и нетерпеливо, будто предвкушая что-то, скомандовал он.
— Свободы сеятель пустынный... — начал я вполне бодро, и он чуть прикрыл глаза и повторял беззвучно за мной, шевеля губами.
А я декламировал первую строфу и отчетливо понимал, что от второй я помню только первую строчку, «Паситесь, мирные народы!». А закончить чтение такого стихотворения посередине, скомкав его фразой «Ну и так далее» нельзя. К счастью, Николай Николаевич остановил меня почти на финише, на «но потерял я только время».
— Хватит, Панов, спасибо. Потерял время, да... Только не говорите, что оперу любите, а то я заподозрю вас в корыстном умысле.
— Нет, оперу я не очень. Так, по верхам, Верди, Россини, Пуччини. Но «Волшебную флейту» до конца, боюсь, не высижу. Не говоря уж о Вагнере каком-нибудь.
Был у меня печальный опыт. Жена говорила, что я даже подхрапывать начал.
— Да, так что же было в общежитии? — улыбнувшись, вернулся к теме беседы декан.
— А то, что какая-то... нехорошая личность подсыпала мне тарен, у меня на фоне острого отравления возникло помутнение рассудка, и в итоге я попал в больницу.
— Но сейчас все прошло? А то мне из милиции звонят, интересуются.
— Не всё, Николай Николаевич. Теперь мне нужна реабилитация, и довольно длительная.
— То есть в колхоз с младшими курсами не поедете?
— И рад бы, но не смогу, Николай Николаевич, — пожал я плечами.
— Ладно, скажите Виктории, чтобы внесла вас в приказ. Справку?..
— Сдал, — кивнул я вставая.
— Ну идите.
Выходя, я услышал, как он повторил вполголоса: «Но потерял я только время, благие мысли и труды».
