Пятисотлетняя война в России. Книга вторая - [19]

Скандал разгорался, все более принимая характер грязной кухонной склоки. В разгар этих скандалов Руцкой умудрился два раза выступить по общенациональному телевидению, но ничего не продемонстрировал, кроме своей глупости и того факта, что рыльце у него действительно в пуху.

Многим запомнилась его реакция, когда журналист Караулов упомянул всуе особу Бориса Бирштейна. «О Борисе Иосифовиче, — со всей искренностью объявил Руцкой, — ничего плохого сказать не могу!»

Попутно выяснились различные мелкие делишки, вроде вызова за границу в своей свите во время　официального визита крупного мошенника, на арест которого уже был выдан ордер. То вдруг выяснилось, что разрешение на пистолет у Руцкого «липовое». А это обнаружилось при аресте целой банды «чистоделов», подделывающих все что угодно, вплоть до президентских указов.

Все ломали головы: зачем вице-президенту Великой России потребовалось делать себе «липовое» разрешение на пистолет, если ему ничего не стоило зарегистрировать его в обычном порядке? Зачем ему понадобилась лишняя головная боль?

Сухие милицейские сводки все более настойчиво отмечали, что «двор» вице-президента эстетически все больше стал напоминать уголовную «малину», где самыми приличными выглядели мрачноватые ребята в камуфляже, но без погон.

Именно в это время на авансцене возник двадцативосьмилетний Дмитрий Якубовский — личность темная и таинственная. Поговаривали, что он — полковник и чуть ли не генерал, курировавший одно время в администрации президента все правоохранительные органы с подачи Шумейко, а потом, запутавшись в темных делах все с тем же роковым Бирштейном, сбежал за границу, где работает в одном из принадлежащих последнему банков вместе с полковником Веселовским.

Якубовский, доставленный в Россию чуть ли не на личном самолете президента, обнародовал пленки, на которых были якобы записаны телефонные разговоры между ним, Якубовским, министром безопасности Баранниковым, генеральным прокурором Валентином Степанковым и самим Бирштейном.

Разговоры напоминали плохо поставленный фильм из жизни московских уголовников конца 40-х годов, обсуждавших на «малине» варианты введения в заблуждение доблестных работников МУРа.

Руцкой в переговорах фигурировал как «усатый», иногда как «усатое голенище», Ельцин — как «пахан». Шумейко прозрачно назывался «Филиппычем», а Хасбулатов — «черным» или «Хазом». Кроме того, в разговорах назывался какой-то таинственный «лысый», который собирался «замочить» «усатого» и самого Якубовского, если тот не сдаст «Филиппыча».

Кроме того, генеральный прокурор Степанков просил Якубовского в виде личного одолжения организовать покушение на известного адвоката Макарова, который якобы нашел документы, убийственные для Руцкого.

Хотя вся эта история была, как говорится, вырублена топором и сшита белыми нитками, а академический спор на тему: «Кто больший вор: Руцкой или Шумейко?» — выглядел несущественным на фоне общего и повального разграбления страны из-за отсутствия какой-либо власти, всем становилось уже достаточно ясно, что война на истощение переходит в стадию войны на истребление.

Приняв решение больше не оправдываться, поскольку любое его появление на экране телевизора демонстрировало только беспомощность человека, прижатого в угол уликами, Руцкой начал длинную и долгую поездку по стране, правильно сообразив, что многое, если не все, по русской традиции, будет зависеть от позиции, занятой армией. Именно армия, а не КГБ, который, подобрав под себя свои многочисленные щупальца, сидел настороженно обиженный, отслеживая обстановку с некоторым, ранее ему не свойственным, испугом.

Руцкой мотался по стране, постоянно совещаясь с представителями краевых и областных советов и командующими округами. Он уже имел на руках копию проекта указа президента о роспуске Верховного Совета и назначении новых выборов.

Генералы, озабоченно кивая и смущенно улыбаясь, слушали Руцкого, опустошая бутылки армянского коньяка советского разлива. Вздыхали: «Какие разговоры, Саша. Поможем, конечно. Поддержим. Только сам понимаешь, раньше времени высовываться резону нет. А как станешь первым, сразу приказ по Вооруженным силам в качестве Верховного, так, мол, и так. Когда этот указ ожидается? В сентябре? И отлично, войска вернутся из лагерей, закончатся каникулы в училищах».

В подпитии несколько раз выступал в Домах офицеров перед «активом». Ругал последними словами президента, еще пуще — «окружение», внешнюю «проимпериалистическую» и внутреннюю «колониальную» политику.

— Через два месяца я стану президентом, — твердо обещал офицерам Руцкой, — и положу этому конец.

— А куда денется нынешний президент через два месяца? — как-то поинтересовался кто-то из «актива».

— Выброшу в окно! — пообещал Руцкой и сам от души рассмеялся.

Выступления были фактически открытыми. Их снимали на видео, записывали на пленку, отчеты публиковались в местной прессе. И, естественно, информация поступала во все места, где в ней были заинтересованы.

Увы, Руцкой никогда практически не был генералом, а будучи командиром авиаполка, главным образом, только по слухам (не положено) знал, чем и как живет высший эшелон армейского руководства.