Пятьдесят восемь лет в Третьяковской галерее - [21]
- Мы с вами, как цепные псы, охраняем галерею и день, и ночь.
Действительно, мы все время отдавали галерее. Хруслов был тоже бессемейный, и все его интересы сосредоточились на галерее. Никаких праздников он не соблюдал, в отпуск десять лет не ездил. На работе он нажил туберкулез, последний год болел, но не пропускал ни одного дня, чтобы не быть на работе. Дикий случай, когда сумасшедший Балашов порезал ножом картину Репина «Иван Грозный и сын», так подействовал на Хруслова, что все боялись за него. Остроухов просил меня смотреть за ним, чтобы он не кончил самоубийством, но Хруслов, сказав мне, что идет на полчаса погулять, уехал в Сокольники и там бросился под поезд железной дороги.
Полянка у Малого Каменного моста во время наводнения 1908 года.
В. А. Серов. 1900-е гг.
Огромную заботу о галерее проявил Остроухов. Пожалуй, он заботился о ней не меньше самого Третьякова. Его я знал с начала 80-х годов. Властный, энергичный, он мне казался несокрушимой силой. Он всегда говорил прямо, что думал. Иногда говорил очень резко, что многим и не нравилось. Его картины привлекали общее внимание. Третьяков очень дружил с ним, часто бывал у него в гостях в Трубниковском переулке. Будучи членом совета, Остроухое почти ежедневно навещал галерею, а если не придет, то непременно позвонит по телефону Хруслову или мне, все ли у нас благополучно. В городской думе он отстаивал бюджет галереи перед гласными, которые не всегда понимали значение галереи и старались урезать ассигнования на нее. По его настоянию был произведен капитальный ремонт галереи, [91] все деревянные части заменены железными, чтобы обезопасить галерею в пожарном отношении, а фасад галереи перестроен по рисункам В. М. Васнецова. Затем старое амосовское отопление, дававшее копоть, заменено новейшим паровым. Он же настоял, чтобы все картины были очищены от пыли и копоти, накопившейся за много лет. Когда мы начали промывать картины водой с пеной от детского мыла, Цветков послал думе ложное сообщение, что мы портим картины. Дума назначила ревизию, но Остроухов, Васнецов и Нестеров доказали, что никакой порчи картинам нет. Однажды мы получили приказ от правительства и от городской думы - приготовить лучшие картины галереи к отправке их на всемирную выставку в Париж. Картины должны были украсить русский павильон. Мы с Хрусловым пришли в ужас, прочитав такой приказ. Оказалось, распоряжение об отправке картин подписал царь Николай II. Никто такому распоряжению противиться не смел. Мы бросились к Остроухову.
- Картин не дадим, - сказал он нам.
- Как не дадите? Ведь сам царь велел!
- А вы все-таки картины не готовьте.
Очень мы тогда удивились его смелости. Остроухое съездил в Петербург и вскоре получил бумагу об отмене посылки наших картин в Париж.
Остроухов настаивал, чтобы Третьяковская галерея ставилась, как лучшие западноевропейские галереи. Он, например, добился, что каталог галереи был издан на французском и английском языках, затем - каталог иллюстрированный - дорогой, и каталог без иллюстраций - дешевый. При нем была приведена в порядок библиотека при галерее и открыта для общего пользования.
Замечательно он относился и к служащим галереи. Когда заболел Хруслов и городская дума отказалась дать денег на его лечение, Остроухов дал мне своих пятьсот рублей с тем, чтобы я передал их Хруслову, якобы от городской думы.
Пробыл он членом совета двенадцать лет, до того несчастного случая, когда Балашов порезал картину Репина. После пореза картины Остроухов сейчас же подал в отставку и, несмотря на уговоры, настоял на отставке; с той поры он принимал лишь косвенное участие в делах галереи.
Другой член совета - художник В. А. Серов - был, в противоположность Остроухову, до крайности замкнут и неразговорчив. Я не знаю другого человека, который был бы так молчалив, как он. Молча придет и молча же уйдет. Лишь в протоколах заседаний совета коротенько отметит, согласен он с решением или не согласен. У него была манера постоянно держать папиросу в зубах. Закусит, и так все время держит. На известном акварельном автопортрете он очень правильно изобразил себя: папироса в зубах, суровое лицо, гордый поворот головы. [92] Во время заседаний совета он постоянно рисовал карандашом на листах бумаги, положенных перед каждым членом совета. Иногда это были отличные, очень сложные рисунки. После заседаний он сминал их, рвал, бросал в корзину под стол, а иногда так оставлял на столе. Я сохранил три таких рисунка. На одном из них он даже подпись сделал. Другой рисунок - намек на картину, которой он в это время был занят.
Как известно, Серова на первых порах его работы многие не признавали. Художник В. Е. Маковский, вождь старых художников, долго враждовал с ним, как и со всеми молодыми. Но Третьяков с первых же лет понял, какой большой талант идет в лице Серова. Он покупал у него большое количество работ.
В совете Серов, Остроухов и Боткина постоянно отстаивали покупку картин у молодых художников - Врубеля, Александра Бенуа, Лансере, братьев Коровиных, Архипова, Малютина, Кустодиева, Рериха, Сомова. [93] А их ярым противником был Цветков - друг Маковского. Иногда Цветков жаловался городской думе, что совет покупает «уродливые вещи» и платит большие деньги. В думе были единомышленники Цветкова, мало понимающие в искусстве. Начинались разговоры, недовольство. Серов и Остроухов решительно защищали молодых. А. П. Боткина соглашалась с ними, и картины покупались вопреки мнению Цветкова и части гласных думы. Вообще, как я заметил, Серов и Остроухов сильно дружили; Серов часто бывал у Остроухова в гостях, и тут молчаливость Серова исчезала; он говорил много и охотно. Илья Семенович мне рассказывал, какой интересный вечер и ночь провели они вдвоем, - ночь, когда скоропостижно умер Серов. Он был необыкновенно возбужден, говорил очень интересно. Ушел он от Ильи Семеновича в четвертом часу утра, - ушел веселый, бодрый, а через два часа из его дома позвонили по телефону: Серов умер.
