Пятая зима магнетизёра - [43]

После чего вошли к больной.

Мейснер подошел к ней и присел на край кровати, ни словом не объяснив женщине, что он намерен с ней делать. Потом положил руку ей на лоб, словно проверяя, нет ли жара. Так же непринужденно он погладил ее по лбу над бровями, после чего веки женщины дрогнули, глаза закрылись; так обычно вели себя пациенты при погружении в магнетический сон. После чего Мейснер несколько раз провел рукой по ее груди и по телу, задержав, наконец, руку на ее сердце. Пациентка лежала теперь совершенно спокойно. Она медленно дышала, черты лица разгладились. Когда она проспала десять минут, Мейснер спросил:

— Вам легче?

Склонившись над ней, он говорил очень тихим голосом, но при этом так внятно, что все присутствовавшие в комнате его слышали.

— Да, — без колебаний ответила пациентка так же внятно. При этом она продолжала лежать с закрытыми глазами и, без сомнения, спала. А потом, не ожидая его дальнейших вопросов, сказала:

— Я все слышу и вижу все совершенно ясно, даже себя и свои внутренности.

— Каким образом надо лечить вашу болезнь? — спросил Мейснер.

Ответ последовал без промедления:

— Теперь я узнала, что может помочь от головной боли, — это обтирания смесью одеколона с уксусом.

Несколько секунд казалось, Мейснера смутил столь внятно и скоро прописанный рецепт, но он овладел собой и спросил, не обращая внимания на сильное волнение, которое охватило нас, стоявших рядом и наблюдавших за происходящим:

— Что за опухоль у вас в животе?

— Это ребенок.

— Еще живой?

— Нет, он умер третьего числа прошлого месяца.

— Но ребенок должен быть необыкновенно большим, ведь уже год назад вы говорили, что у вас в утробе растет ребенок?

— Нет, он совсем маленький, хотя ему уже год и три месяца. Но там, где он лежит, он не мог питаться. Поэтому он такой маленький.

— Где же он лежит?

— Вне матки, ближе к спине, почти спеленутый брыжейкой.

При этих словах в комнате возник гул, вызвавший сильное раздражение Мейснера. Он сердито обернулся и знаком приказал нам замолчать. На пациентку наше неуместное вмешательство не оказало никакого впечатления. Она лежала по-прежнему спокойно, даже веки ее не дрогнули, словом, не было никаких признаков того, что она пробудилась. Мейснер снова обернулся к ней:

— Каким же образом вы исцелитесь?

После этого вопроса впервые возникла пауза. До сих пор женщина отвечала с готовностью и без колебаний. Теперь, казалось, она старается сосредоточиться перед тем, как сделать важное сообщение. Мы все ждали, затаив дыхание.

Наконец она ответила:

— Ребенок распадется и выйдет из тела; то, что не распадется, выйдет целиком. Но мне надо очистить кровь; для этого есть средство: смесь очищающей кровь красной земли и обыкновенного красного вина. С помощью этого средства плод распадется и выйдет наружу.

— Что это за земля?

Женщина снова помедлила, словно всматриваясь вглубь самой себя, где что-то никак не могла рассмотреть. Мейснер напряженно глядел на нее, как будто его взгляд должен был придать ей сил. Наконец она выговорила:

— Такая земля есть у камня, что лежит в трех четвертях мили к востоку от Зеефонда.

— Где это? Можете указать точнее?

— Это земля в рощице возле камня, который величиной и видом напоминает человеческую голову. Возле этого камня лежит другой, поменьше. Они касаются друг друга. Вот под этими камнями и есть та земля.

— Откуда вы это знаете?

На этот раз она ответила без колебаний:

— Магнетическая сила научила меня заглянуть внутрь самой себя.

— А что с вашими судорогами? Долго они будут продолжаться?

— Нет, на этой неделе у меня будет только два приступа. Один завтра утром, второй на другой день вечером. Но они будут легкими и непродолжительными.

Мейснер, сидевший возле пациентки, встал. Никто из присутствовавших не произнес ни слова — мы все выжидательно смотрели на него. Он вдруг улыбнулся мне и развел руками.

— Ну что ж, господин контролер, — сказал он. — Лечение началось.

Он дал больной поспать в течение часа.

3 февраля

Вчера я заглянул к Штайнеру и рассказал ему обо всем, что произошло. Он выслушал меня, не сказав ни слова. Сидел, уставившись на свои тяжелые руки, светлая бородка всклокоченная, грязная. И весь он какой-то неопрятный. Думаю, на него тяжело повлияли события последних дней. Он более чувствителен, чем о нем думают.

— Как поживает Мария? — вдруг без всякого перехода спросил он.

Я начинаю понимать, что Мейснер строит обширные планы. Он, без сомнения, не намерен ограничиваться чисто медицинской сферой. Он рассказал мне, что пишет труд о государственном управлении.

Я спросил, идет ли речь об управлении только Зеефондом.

Он посмотрел на меня взглядом, который я истолковал как презрительный. «Нет, — ответил он, — мой труд имеет более обширный смысл».

Ходят упорные слухи, что он намерен применить свои теории на практике. Неделю назад в припадке откровенности он показал мне вырезку из «Анцайген», газеты, которую издает в Гёттингене некий господин Шлёцер. Подчеркнутые Мейснером строки гласили:

«Одна из величайших в мире наций, нация, одна из самых прославленных на поприще культуры, наконец, сбрасывает иго тирании. Наверняка маленькие ангелочки на небе поют в честь этого события Te Deum laudamus»