Пятая версия - [26]

— Я ее первым увидел, а ты — хапнул… Ладно, о деле, да? Только короче, башка трещит, исполком сегодня был, завал по жилью… Выкладывай.

— Во-первых, этот домик лесничего Вобзера, где в летние месяцы работал Иммануил Кант. Если он погибнет, то…

— А вы докажите, что этот домик именно тот самый, но доказательство должно быть железным, понимаешь? Это не мне нужно, а тем, кто выше меня, понял? Ты как-то о его сундуке говорил, вот если бы в домике тот сундук нашелся, это было бы доказательство! Что еще?

— Кафедральный собор. Ведь он же гибнет, а это четырнадцатый век, редчайшее архитектурное сооружение, внесенное в списки ЮНЕСКО…

— А ЮНЕСКО дает нам цемент, кирпичи и черепицу? Мне бы твои заботы! Вчера «афганец» приходил, на одной ноге, вторая деревянная, с одним глазом, второй стеклянный. В подвале живет, а ты — собор! Он меня чуть своим костылем не убил! И потом, ты же знаешь, что всякое культурное строительство отложено до лучших времен. Что еще?

— А они, эти лучшие времена, когда-нибудь будут? И вот что еще. В Кенигсберге было два десятка кладбищ немецких, все снесли, бульдозерами перепахали, но разве так можно? Надо бы хоть одно восстановить, свезти туда оставшиеся плиты, сделать, так сказать, мемориальное кладбище «Памяти всех кенигсбержцев, лежащих в этой земле». Ведь немцы приезжают, такой стыд, да и самим нам разве не…

— Ну, ты даешь! Сорок лет прошло, а мы еще своим, тем, кто погиб во время Восточно-Прусской операции, памятники поставить не можем! В области еще 40 тысяч, ты слышишь — 40 тысяч безымянных могил! Где взять на все это деньги? Кто нам все это построит?

— В воинской части, в которой я был барабанщиком-могильщиком, накануне штурма Кенигсберга митинг состоялся. Генерал из политуправления армии перед солдатами и офицерами выступил, моральный дух поднимал: «Никто не будет забыт и ничто не забыто! Все будут награждены и отмечены. А тем, кто погибнет, мы воздвигнем золотые памятники!» Ну ладно, это я так… Ты торопишься?

— Да. Тороплюсь. И знаю, о чем ты опять будешь талдычить. Что мы не должны забывать и великих кенигсбержцев, астронома Бесселя, физика Гельмгольца, изобретателя «глазного зеркала»; основоположника науки эмбриологии Карла Бэра, Якоби, Гердера, скульптора Станислава Кауера, художницу Кете Кольвиц, да?

— Когда в двадцатых годах Россия голодала, Кольвиц создала плакат «Поможем России», он был расклеен по всей Европе, и Европа откликнулась, можно ли забывать об этом? А кто из горожан знает, что в нашем городе жил замечательный, неистовый мечтатель Эрнст Теодор Амадей Гофман, автор множества книг, которые и ныне издаются во всем мире? И у нас в стране в том числе! Это же по его сказке создана опера «Щелкунчик»!.. Почему бы не создать зал произведений Кете Кольвиц? Или какую-то из улиц ее именем назвать? А улица писателя Гофмана? Каких только у нас глупейших названий нет: «Канатная», «Палубная», «Столярная», «Артиллерийская», «Минометная», «Пулеметная»… А кладбища русских воинов, погибших в Восточной Пруссии в четырнадцатом году? И их разграбили, разрыли, перепахали… Где наша совесть?

— Договаривайся с православной церковью. Пускай помогают, надо восстановить кладбища, поставить кресты. Что касается Кафедрального собора, то я поручил своим сотрудникам готовить документацию на восстановление крыши, но это пока большая тайна, понял? Все?..

Ну, привет. А ту ракушку верни.

— Нырять надо уметь, Вася, раковину я тебе не отдам, сам добудешь, если когда-нибудь окажешься на островах Карибского моря. Ну почему — фантазия? Когда у костра под кокосовыми пальмами маленького необитаемого острова мы запекали в углях лангустов, мог ли ты предположить, что станешь большим областным чиновником?.. Ладно, всего!

…Господи, мои собаки до сих пор на улице! Идите домой, простите, что забыл о вас. Бандик, посмотри на свои лапы, ты опять на угольную кучу забирался? Я вот тебе покусаюсь, дай лапы, вытру, но кто это теперь мне звонит?

— Мишин говорит, — слышу я хрипловатый голос моего хорошего знакомого, композитора Кукольного театра. — Вы мне рассказывали, что ловите янтарь сачком в море, а в городе люди сачком монеты гребут! Где-где, объяснять долго, на берегу Прегеля, русло чистят, из трубы пульпа хлещет, а в той пульпе… В общем, быстро одевайтесь, я жду возле Шиллера.

Черт знает что! Быстро одеваюсь. Бандик, подлец, это ты в свитере такую дырку прогрыз?! Представляю, как подъезжаю к театру с сачком и в высоких резиновых сапогах, а там толпа артистов во главе с Мишиным; хотя… да, слышал, что русло реки чистят, но какие еще монеты? Так, где ключи от машины?..

…Через полчаса мы с Мишиным подходим к огромной, хлюпающей и сопящей трубе, из которой с плеском выливается насыщенная песком и гравием, пахнущая нефтью вода. Толпа с сачками. Прожектор. Какая-то странная, в духе фантасмагорий Гофмана, обстановка. Белые лица. Недовольные взгляды, эти дурацкие сачки, подставленные под трубу, э-э, не толкайтесь, никому не запрещено, нет-нет, все это смешно, глупо, но что же все-таки они тут добывают? Вот один из ловцов отходит в сторонку, вываливает на землю сырой песок, роется в нем. Подхожу ближе и на грязной ладони «ловца» вижу маленькую серебряную монетку. «Шведская», — говорит мужчина и, добыв из кармана тяжелый, наполненный медными и серебряными монетами мешочек, кладет туда шведскую.