Пятая колонна. Рассказы - [78]

– Зато ты самокритичен и говоришь, как по писаному.

– Лучше бы я был более веселым, – сказал он. – Никогда не мог этому научиться.

– Все веселые мертвы.

– Нет, – сказал он. – Басилио тоже веселый.

– Тогда и он тоже умрет, – сказала она.

– Мария! Не надо так говорить. Ты говоришь как пораженка.

– А ты – как книга, – сказала она ему. – Не трогай меня, пожалуйста. У тебя холодное сердце, и я тебя ненавижу.

И снова он почувствовал обиду, он, считавший, что сердце его давно остыло и ничто уже никогда не сможет причинить ему боль, разве что физическую; сидя на кровати, он наклонился вперед и сказал:

– Стяни свитер у меня со спины.

– Не хочу.

Он сам подтянул вверх спинку свитера и наклонился вперед.

– Смотри, Мария, – сказал он, – это – не из книги.

– Не желаю я смотреть, – сказала она, – и не буду.

– Тогда положи руку мне на поясницу.

Он почувствовал, как ее пальцы коснулись огромного рва у него на спине, через который легко прокатился бы бейсбольный мяч, – это был чудовищный след от раны, в которую хирург полностью засовывал кулак в резиновой перчатке, когда чистил ее; этот ров шел вдоль всей его поясницы, от одного конца до другого. От прикосновения ее пальцев он внутренне сжался. А в следующий момент она уже крепко обнимала и целовала его; ее губы были спасительным островком в океане моментально нахлынувшей раскаленной, слепящей, невыносимой, нарастающей боли, волна которой захлестнула его и смыла все. Остались лишь губы, ее губы; а потом, ошеломленный, взмокший от пота, он сидел, уйдя в себя, прислушиваясь к тому, как постепенно отступает боль, а Мария плакала, твердя:

– О, Энрике, прости меня. Пожалуйста, прости меня.

– Все в порядке, – сказал Энрике. – Тебя не за что прощать. Но это было – не из книги.

– Спина постоянно болит?

– Только когда кто-нибудь прикасается или когда сделаешь резкое движение.

– А спинной мозг не был задет?

– Самую малость. Так же, как почки, но теперь все нормально. Осколок вошел с одной стороны и вышел с другой. Пониже, на ногах есть еще раны.

– Энрике, пожалуйста, прости меня.

– Прощать тут нечего. Обидно только, что я непригоден для любви и что я не веселый.

– Будешь пригоден, когда все заживет.

– Да.

– А оно заживет!

– Да.

– И я буду заботиться о тебе.

– Нет. Заботиться о тебе буду я. И все это не так важно. Только очень больно, когда прикасаются или когда сделаешь резкое движение. Я не придаю этому большого значения. А теперь – за работу. Нужно немедленно уходить отсюда. Все, что здесь есть, надо вывезти сегодня же ночью. И спрятать в новом месте, не вызывающем подозрений и таком, где все это не заржавеет. Нам оно понадобится еще не скоро. Нужно будет очень многое сделать, чтобы снова достичь нужной стадии. Многих придется воспитывать. К тому времени эти боеприпасы могут оказаться негодными. В этом климате детонаторы быстро выходят из строя. А сейчас нам надо идти. Я дурак, что задержался здесь так надолго, а тот дурак, который меня сюда поместил, ответит перед комитетом.

– Я должна привести тебя туда сегодня ночью. Они думали, что один день ты будешь здесь в безопасности.

– Этот дом – чистое безумие.

– Мы уйдем прямо сейчас.

– Надо было уйти раньше.

– Поцелуй меня, Энрике.

– Только очень осторожно.

Потом – темнота, кровать, осторожные движения, глаза закрыты, ее губы на его губах, счастье без боли, внезапное ощущение, что ты дома, без боли, что ты вернулся и жив, без боли, покойное сознание, что ты любим, и тоже без боли; недавняя пустота на месте любви больше не пуста, их губы в темноте прижимаются друг к другу так, что они счастливо и благодатно ощущают себя дома, где тепло и таинственно, в темноте и без боли, и вдруг врезается вой сирены, и боль вскидывается вновь, нестерпимая, словно вобравшая в себя всю боль мира. Это была настоящая сирена, не рекламная из радиоприемника. И не одна. Две. Они приближались с обоих концов улицы.

Он повернул голову, потом встал. Недолго же продлилось возвращение домой, подумалось ему.

– Выходи через заднюю дверь и беги через пустырь, – сказал он. – Иди. Я буду стрелять сверху и отвлеку их.

– Нет, иди ты, – сказала она. – Пожалуйста! Я останусь и буду стрелять, они подумают, что ты в доме.

– Ладно, – сказал он. – Уйдем вместе. Здесь нечего защищать. Этот хлам бесполезен. Лучше спастись самим.

– Я хочу остаться, – сказала она. – Я хочу тебя защитить.

Она потянулась к его кобуре, чтобы вынуть из нее пистолет, но он ударил ее по щеке.

– Пошли. Не будь дурочкой. Пошли!

Спускаясь по лестнице, он чувствовал ее прямо у себя за спиной. Он распахнул дверь, и они выскочили из дома. Он обернулся и запер дверь.

– Беги, Мария, – сказал он. – Через пустырь, вон туда. Беги!

– Я хочу с тобой.

Он опять ударил ее по щеке.

– Беги. Потом падай в траву и ползи. Прости меня, Мария. Но уходи. Я побегу в другую сторону. Беги, – сказал он. – Беги же, черт возьми!

Они одновременно нырнули в заросли сорняков. Пробежав шагов двадцать, когда полицейские машины уже остановились перед домом и сирены смолкли, он распластался на земле и пополз.

Сорная пыльца сыпалась в лицо, репьи впивались в ладони и в колени, но он упорно полз, извиваясь и поминутно отмечая про себя: вот они обходят дом, вот уже окружили его.